Древняя Русь : наследие в слове. Мудрость слова

А. А. Потебня говорил, что «причинное отношение рождается из сравнения», а философы его времени утверждали, что понятие причины несомненно выводится на основании теории вероятностей (Гартман, 1873, с. 201). Сравнение одного с другим реально вещно, вероятность домыслена и о-сознается на основе свершенного опыта. Что могло быть характерным для Древней Руси? Теория вероятностей?

Почти во всех языках, имеющих словесно выраженный термин причина, соответствующее слово восходит к древнему глаголу со значением ‘кидать’, ‘размахивать’, ‘бить’, или, как у славян, — ‘сделать’ (при-чин-ити). Действие активное лежит в основе «причины», а исходным смыслом является представление о порядке или способе действия. У славян носителем такого значения был корень чин-, очень многозначный: имеется в виду и порядок, и способ, и подчинение, и правило, и степень, и образ, и значение, и время и даже (вероятно, исходное) значение ‘нить в тканье’. Образная многозначность препятствует составлению точного термина-гиперонима, но последовательность значений скрытым образом отражает развитие мысли от движения в определенном порядке и известным способом через пространственное подчинение и образу (виду) к временным характеристикам (въ тъ чинъ — ‘в ту пору’), хотя еще и разлитым в пространственных измерениях (сохраняются значения ‘должность’ — высокий чин, ‘собрание’ и др.). Это и время, и место, и чин, и ряд сразу, что дает представление о характере средневековой «причины»: то, что следует своим чином, в должном порядке, во времени и в пространстве, и что, следовательно, может быть обнаружено, но лишь тогда, когда рассмотрена вся цепочка последовательностей, вся иерархия соподчинений и исключительно все возможные связи между вещами, лицами и событиями. И значит... в исходном представлении это тот же круг-кольцо, ведущий ряд от на-ча-ла до кон-ца (общий корень). Движение, пространство и время как составные моменты понятия «причина» содержатся уже в смысле корня, в их взаимном соответствии как бы просвечивает еще не определенная, но уже явленная причина. Не исключено, что слово чинъ могло использоваться в значении ‘причина’, но только случайным образом. В языке «откровение причины» еще не состоялось.

Материалы исторических словарей показывают, что значение ‘порядок’ слово имело с конца XVI в., в 1599 г. записано: «И шахъ бы Аббасъ новыхъ причинъ всчинати не велѣлъ», поступая как было (СлРЯ, 20, с. 78). Это прямое значение слова — ‘порядок согласно известным основаниям’, некий повод, который приводит к необходимости новых действий. Григорий Котошихин в XVII в. сообщает, что в России есть «и иные многие добрые и высокие (по породе. — В. К.) роды, только еще в честь не пришли (в сан) за причиною (нет соответствующих чинов), не за недослужениемъ» (Котошихин, с. 23). Такие знатные люди еще не прошли «свой служебный ряд» по «местам» и чинам — и время их не пришло.

Как и у Ломоносова, причина есть повод для продолжения. Она «живет» в вещах и разуму неподвластна. Когда требуется уточнить новое, возникающее в использовании значение, его подводят под значения слов известных. В «Книге, глаголемой греческы Алфавит» XVII в. «причина — вина, или виновное» (СлРЯ, 20, с. 78).

Для осознания причины и выделения категории термином необходимо еще и действие, а действие передается глагольной формой. Причинити — устроить или, как мы теперь сказали бы, организовать. Не обнаружить ее, а именно сделать, создать. Это проблема реальности, а не мысли; вещи, а не идеи.

На пути к помысленной «причине» происходили самые разные движения мысли.

После XIV в. на Руси появились переводные грамматические труды. При переводе пришлось составлять грамматические термины, соответствовавшие греческим, а позднее и латинским. Например, если местоимение или «артикль» стоят перед существительным, они прѣ-дъчинны, т. е. в своем ряду стоят перед «чиновным» словом. Если же служебные слова оказались после существительного — они подъ-чин-ьны, т. е. не следуют за основным словом, а просто ему подчинены (подъ — это дно, низ, низшая ступень иерархии). Иерархия понимается еще не развернуто слева направо, а в реально вещном под-чинении. То, что было, осозналось как «перед» (прѣд-мѣтъ), а то, что будет — всегда находится под, еще неизвестно в цепи обстоятельств.

Сравним это с современным пониманием: со-чинение противопоставлено под-чинению, что логически правильно, обе связи определены по общему признаку. Но в XV в. перед — и под, что несовместимо как общая последовательность (должно быть перед и за). В результате действия подобной логики последовательность текста (отражающего последовательность мысли) разбивается на куски, относительно которых уже можно сказать, что чему предшествует, но еще невозможно понять, в каких причинных отношениях это «что чему» находится.