Древний Аллан. Дитя из слоновой кости

– Когда я буду свободна от обетов, а это должно произойти в ночь новолуния, то есть через двадцать семь дней. Потом, если за этот срок меж нами не возникнет никаких препятствий, будет объявлено, что принцесса-цесаревна Египта выходит замуж за благородного Шабаку.

– Двадцать семь дней! За этот срок, Амада, всякое может случиться. Да и что может нам воспрепятствовать кроме смерти?

– Я знаю лишь то, Шабака, что небытие темнее полуночного мрака.

– Мне ли этого не знать, – ответил я.

Мы стояли на прогалине в лучах солнечного света. Когда я произнес последние слова, ветром колыхнуло пальмы, и тень одной упала прямо на меня, что Амада не преминула заметить.

– Кое-кто мог бы принять это за знамение, – с легкой улыбкой молвила она, показывая на край тени. – Ох, Шабака, если б ты признался, что бы там ни было, и сказал правду, я бы все простила. Может, во время твоих странствий по Востоку…

– Ничего, ничего не было! – радостно воскликнул я, тем более что за все это время я почти ничего не сказал юной деве.

– Я счастлива, что на Востоке с тобой не случилось ничего такого, что могло бы нас разлучить, Шабака, хотя, право же, я имела в виду совсем не то, о чем ты подумал, ведь на свете помимо женщин есть много чего другого. Только странно, что ты вернулся в Египет с кучей бесценных даров от злейшего врага египтян.

– Но разве я не говорил тебе, что интересы родины для меня превыше моих собственных? Те дары – выигрыш в честном споре, Амада, и эту историю ты слышала прошлой ночью. К тому же сама знаешь, какой цели они послужат, – с негодованием возразил я.

– Да, теперь знаю наверняка. Не сердись, Шабака, ведь я люблю тебя всем сердцем и надеюсь скоро называть тебя моим мужем. А пока не бери в голову, если я немного сторонюсь тебя, ведь тебе еще предстоит отрешиться от прошлого и приготовиться к встрече с будущим, о котором я и не мечтала.

Напоследок Амада подала мне руку, и я ее поцеловал: покуда она все еще была жрицей, ее уста не могли прикоснуться к моим. В следующее мгновение она со счастливой улыбкой ускользнула прочь, и я снова остался в саду один.

Только сейчас я впервые задумался о предостережениях Бэса – вспомнил, что это я, а не он назвал Великому царю имя прекраснейшей египтянки, причем без всякой задней мысли. А когда вспомнил, тут же почувствовал, как вокруг меня сгустились все тени земные. Я думал разыскать ее, а она упорхнула – растворилась в стенах огромного дворца. Ладно, решил я, в следующий раз, когда мы останемся с нею наедине, я расскажу ей все как есть – объясню, что к чему, и с этой мыслью успокоился, но откуда мне было знать, что пройдет еще немало дней, прежде чем мы будем неразлучны.

И я отправился домой поделиться с матушкой моей радостью, потому что, сказать по правде, не было во всем Египте человека счастливее меня. Матушка выслушала меня, а после с едва уловимой улыбкой сказала:

– Когда отец твой пожелал взять меня в жены, Шабака, он не руку мне целовал, хотя в моих жилах, сам знаешь, тоже течет царская кровь. Но, с другой стороны, я не была жрицей Исиды, так что не сомневаюсь – все будет хорошо. Только за двадцать семь дней много чего может случиться, ведь то же самое ты сказал и Амаде. Однако интересно, почему она… Впрочем, не важно, ибо жрицы совсем не похожи на других женщин, помышляющих только о мужчине, которого они покорили, и больше ни о чем на свете. Да благословят тебя боги вместе со мной, сынок, – и она ушла хлопотать по хозяйству.

По дороге в Секеру – к святому Таноферу – я поведал обо всем Бэсу, прибавив, что по забывчивости не сказал раньше, что это я назвал царю имя Амады, но собирался признаться в ближайшее же время.

Бэс вытаращил на меня глаза и ответил:

– На вашем месте, господин, если б я что и позабыл, то вспоминать бы не стал, потому как бывает, что сейчас хочется в чем-то признаться, а через час уже нет. Зачем вообще выкладывать начистоту то, что женщине тяжело объяснить, какой бы мудрой и благородной она ни была? Я уже сказал, что сам назвал ее имя царю, а вас сняли с лодки только затем, чтобы подтвердить мою правоту. Разве этого недостаточно?

Пока я обдумывал его слова, он продолжал:

– Вы, верно, помните, господин, что, когда я рассказал, ну… все как было, благородная Амада велела выпороть меня до крови. Теперь же, если вы расскажете, как все было на самом деле, поставив под сомнение мою честность, словно чистоту серебряной монеты, она и вовсе сотрет меня в порошок как лжеца, а о том, что ждет вас, я и знать не хочу. К тому же, господин, я больше не раб, а гражданин Египта, не говоря уже о том, кто я есть на самом деле, а посему у меня нет ни малейшего желания вкусить плетей от руки, которую я даже не смею поцеловать, в отличие от вас.

– Но, Бэс, – заметил я, – правда все равно откроется, рано или поздно.