Древний Аллан. Дитя из слоновой кости

– Выходит, они делают мумии не только из людей, но и из быков, – ворчал Бэс. – Ах, ну что за страна! Однако ж со святым Танофером я виделся последний раз в кирпичной келье под сводом небес.

– Наверняка это было ночью, о Бэс, – ответила Карема, – потому что в том пристанище он только спит, а дни проводит в гробнице Аписа, поскольку все зло творится под солнцем.

– Неужели! – проговорил Бэс. – А я-то думал, оно большей частью вершится под луной, хотя святому Таноферу виднее, иначе не спал бы.

Здесь же перед каждой замурованной нишей располагалось по маленькой молельне – у четвертой, откуда исходил свет, девушка остановилась и молвила:

– Входите! Здесь и живет святой Танофер. В молодости он служил этому богу, когда тот был еще жив, а теперь, когда тот мертв, он поклоняется его праху.

– Поклоняется мертвому быку во тьме? Ну и ну! Уж лучше поклоняться Саранче на свету, все веселей, – пробормотал Бэс.

– О, карлик, – послышался громкий низкий голос из молельни, – не смей судить о том, чего не знаешь. Я поклоняюсь вовсе не праху мертвого быка, как ты полагаешь в неведении своем, а духу, который обитал в этом священном животном, всего лишь одном из плотских символов, и тебе, пришедшему в это обиталище призраков, не пристало его оскорблять.

И тут я в кои-то веки увидел, как испугался Бэс: у него разом отвисла массивная челюсть, а сам он задрожал как лист.

– Господин, – обратился ко мне он, – когда в следующий раз вздумаете наведаться в гробницы с девами, умеющими заглядывать к тебе в душу, и отшельниками, читающими любую твою мысль, прошу, бросьте меня снаружи. Я почитаю святого Танофера, но только издали, не у него дома, в его… – тут он глянул на Карему, наблюдавшую за ним с милой улыбкой поверх пламенеющей лампы, и прибавил: – А то, господин, я чувствую себя здесь не в своей тарелке. Врать и то не могу.

– Прекратите там молоть вздор, о, Шабака и Бэс, и входите! – раздался громкий голос из молельни.

Мы вошли – и увидели престранное зрелище. У подпорной стены молельни, озаренной светом ламп, возвышалась высеченная из алебастра в натуральную величину статуя Маат, богини Истины и Правопорядка. Голову ее, покрытую искусственными волосами наподобие парика, венчало перо, шею обвивало ожерелье из лазурита, а на локтях и запястьях сверкали золотые браслеты. Тело плотно облегала туника. В правой руке, опущенной вдоль туловища, она держала Крест жизни, а в вытянутой левой – продолговатый скипетр с набалдашником в форме лотоса; раскрашенные глаза смотрели во тьму. На земле, у подножия статуи, сидел, сгорбившись, в позе писца, мой двоюродный дед Танофер, глубокий старец, длиннорукий, с незрячими глазами, до того тощий, что в пламени ламп просвечивал насквозь. Голова – выбритая, борода – длинная и седая, такая же белая, как и его хламида. Перед ним стоял низенький алтарь, на нем – неглубокая серебряная чаша с чистой водой, а по обе стороны от нее – по горящему светильнику.

Мы опустились перед ним на колени, вернее, только я, поскольку Бэс пал ниц.

– Я ли не Царь царей, которого вы так давно навещали, что не преминули пасть ниц предо мной? – изрек Танофер громовым голосом, казавшимся неестественным, поскольку исходил он от хилого, ветхого старца. – Или вы пришли поклониться богине Истины, что стоит рядом? Коли так, прекрасно, ибо одному из вас, если не обоим, ох как нужна и милость ее, и помощь. А может, вы пришли воздать молитвы спящему быку, что держит весь мир на своих рогах? Или мраку этого святого места, которое напоминает вам о том, что смерть близка и готова впиться когтями вам в горло?

– Нет, дядюшка, – сказал я, – мы здесь, чтобы поклониться тебе, и только, ибо вы с лихвой заслуживаете нашего почтения, если вспомнить, что именно вы, по обоюдному нашему мнению, вырвали нас там, на Востоке, из когтей смерти, о которой только что упомянули, а вернее, львов, избавив от жестокой, мучительной гибели.

– Может, и я, а может, боги, ведь я всего лишь их оружие. По крайней мере, помнится, я отправил вам какие-то послания в ответ на мольбу о помощи, дошедшую до меня в здешнем мраке. Знайте же, с тех пор как мы расстались, я совсем ослеп и отныне принужден читать глазами этой девушки все, что написано в моей волшебной чаше. Зато теперь мне проще сносить мрак этого склепа и готовиться к встрече с вечной тьмой, что ждет меня впереди. Подойди ближе, племянник, поцелуй меня в лоб и помни, покуда пребываешь в силе: придет день, и станешь ты таким же, как я, если боги будут хранить тебя так же долго.

И я поцеловал его, хотя было страшновато: уж больно чудным казался мне старик. Потом он отослал Карему из святилища и попросил меня рассказать мою историю, что я и сделал. Зачем ему это понадобилось, не могу сказать, поскольку он, похоже, и так все знал, потому что раз или два даже напоминал мне кое-какие подробности, если я что-то упускал: к примеру, точные слова, которыми я назвал Великого царя в гневе своем, или каким образом меня связали в лодке. Когда я закончил, он сказал: