Древо яда (СИ)

Леголас знает: гротескная любовь отца к нему живёт тенью в жадной и клыкастой нужде, да невозможности забыть и отпустить — не более, но, однако, и не менее. Ему этого достаточно: нечто иное было бы либо чрезмерно, либо оскорбительно. Он знает: отец лелеет мысль запереть его в далёкой башне, в тишине и покое, сковав золотой цепью с собственным именем, на ней изящно выгравированном, и никогда, быть может, от неё в полной мере не откажется. Он и знает и что эта чудная-чудовищная связь является цепью, сковавшей не только его, но и отца; это, в конце концов, действует в обе стороны, как ни были противны ему сами о том мысли.

Он дорожит уединением, но никогда не останется в одиночестве: Леголас знает, чересчур хорошо знает, что отец будет с ним вечность, пусть призраком в рваных одеяниях, пусть медной горечью сладчайшего и чудовищного из воспоминаний.

Его король — отец дивный, сына своего единственного и единственно возможного, воспитавшего с упрямой исступленностью, в вечном сражении самозабвенной любовью и чёрной исступленностью скорби и гнева не одержав ни победы, ни поражения. Его отец любит его: в этом у Леголаса сомнений никогда не было, как не было ни единого для этого повода. Любит, за чужие заслуги, чужой взор и лик, чужую жертву и собственную вину. Его отец, его король, его такой удивительно удобный враг и худший из советников.

Его… Его тот, кем бы он ни был, кто заставил его, Леголаса, своими руками совершить то страшное, за что он ненавидел себя, но давно уже устал ненавидеть отца. Восемь сотен лет достаточно долгий срок, пусть и, чудится, думать так ему не полагается.

Леголас вздыхает. В дверях, сложив руки на груди и прищурившись, на него с укоризной глядит Таурендил, по обыкновеннию своему взявшемуся из глухого ниоткуда. Он ничего не произносит, но Леголасу хватает и одно только этого взгляда — Таурендил слишком уж хорош в неодобрении.

— Опоздать будет грубо, не находишь? — равнодушно произносит он.

Леголас кривится, поправляя застёжку и, спешно давя мысли о непривычной, полузабытой тяжести венца, раскаленным кольцом оплетшего голову, отвечает ему с хладнокровием, звучащим почти правдоподобно:

— Уверен, Его Величество проявит снисходительность.

— Ты в шаге от того, чтобы впасть в немилость, — равнодушие сменяется задумчивостью, во взоре Таурендила вспыхивает огненной искрой старое и знакомое — так острой изумрудной полынью сияет осторожное любопыство, граничащее со скрежещущей и хриплой готовностью отступить. — Тебе стоит быть благоразумнее. Это и в самом деле было слишком грубо.

Леголас отворачивается, раздосадованно морщась. Слишком легко понять, что последние слова его чудного собрата едва ли относятся к риску опоздать на встречу лорда Келеборна, явившегося в их лес с — отчего бы это? — совершенно точно неофициальным визитом. Как, — сказал, скупо ухмыльнувшись отец, — давний друг и далекий родич.

***

Леголас улыбается-улыбается-улыбается. У него, на самом деле, получается совсем неплохо; не то чтобы он слишком уж старается. Король не смотрит на него вовсе, всё внимание обратив на гостя, в чьём присутствии Леголас ровным счётом никакого смысла не видит.

Он молчит, застыв с ломкой улыбкой и пустым взором; он не слышит и не слушает, в рассеянии разглядывая золотую гравировку на кубке перед собой. Беседа льётся неспешно и лениво — Леголас не вслушивается в слова, точно зная, что будет сказано: скучающие расспросы о старинных знакомых, воспоминания о днях давно минувших, о Дориате, короле Орофере и владыке Тинголе; упомянуты будут с презрительной усмешкой люди и гномы, начнётся спор о нолдор, ставший почти традиционным, который традиционно закончится ничем. Отец ухмыльнётся язвительно, скрывая за гримасой недовольства лёгкую, едва заметную радость от встречи и компании, если не приятной, то хорошо знакомой.

Родственники они и в самом деле дальние: Леголас с трудом вспоминает, что лорд Келеборн, будто бы отцу приходится двоюродным дядюшкой, оставаясь, впрочем, старше лишь на несколько сотен лет. Кровь, что бы ни говорил король и не повторял отец, давно уже потеряла былой смысл. С неё, быть может, всё и началось, но не ей благодаря сохранилось — Леголас знает: тем, что король по-прежнему обращает своё внимание на него, он обязан вовсе не факту рождения.

Он делает маленький глоток из своего кубка. Терпкой сладостью разливается во рту вино; Леголас, ненароком сглатывает слишком шумно — фарфоровая королевская маска идёт трещиной, а лорд Келеборн обращает к нему взор, полный недоумения.

— Дивный нынче день, — цедит он сквозь зубы, силясь в ядовитой язвительности утопить смущение, как уже единожды сделал. И вновь Леголас каким-то образом точно знает: тот раз отец тоже вспомнил сейчас. — Эрин Гален, безусловно, прекрасен в осеннюю пору, но, право слово, милорд, я никак не могу взять в толк: зачем же вам понадобилось приезжать собственно лично? Какие, позвольте полюбопытствовать, могли вдруг возникнуть проблемы государственной важности, что не могли быть решёнными в письмах?