Древо яда (СИ)

— Позволь заметить: я никогда не говорил обратного. Не стоит изображать жертву, коей, мы оба знаем, ты никогда не являлся, Леголас. Итак, чего же ты желаешь на самом деле?

Король отводит взгляд в нарочитой скуке, словно их разговор ничего не значит, словно и сам Леголас ничего не значит. Это, пожалуй, бьёт больнее жадного, голодного интереса, жаркого гнева иль горького, чёрного разочарования.

— Я сказал вам.

Отец отмахивается от него в притворной рассеянности.

— Нет-нет, это я слышал. Я спрашиваю теперь: чего ради всё это было? Чего ты желаешь, мой драгоценный сын?

Не король — теперь лишь отец: слишком уж ярка разница. И, видит Эру, Леголас не знает, кто хуже.

— Различий, — выдыхает Леголас, не отшатываясь но отступая — назад, к дверям, и прочь. — Я — не она, и никогда не стану. И уж тем паче я — не вы, adar nin.

— Тебе не по вкусу, что я считаю тебе чем-то куда большим, нежели лишь мальчишкой, в котором моя кровь смешалась с чужой?

— Мне не по вкусу то, чего вы пытаетесь этим добиться.

— И чего же я, по-твоему, пытаюсь добиться?

Отец усмехается — почти смеётся, — со снисходительностью столь явной и яркой, что тошно становится. И вновь они вернулись к тому, с чего когда-то начинали: отец считает его неразумным ребенком, а сам он из кожи вон лезет, силясь доказать обратное, этим, ненароком, переходя все грани дозволенного и уместного.

Впервые Леголас за их разговор отводит, в досаде, взгляд от взгляда отца, заставляя себя обратить внимание на кабинет. Здесь всё осталось ровно таким, каким он запомнил, точно течение времени над этим местом, с ранней юности горячо ненавистном, не властно вовсе.

Всё те же тяжёлые, багровые портьеры, чёрное дерево, позолоченные резные узоры и причудливая лепнина, точно переплетение терновых ветвей; сотни книг в тиснёных сафьяном переплётах, старинные карты и идеально ровные стопки писем на столе. В ряд разложенные перья, аккуратно поставленная чернильница и кинжал для писем. Шёлковый гобелен с изящно вышитым руками его матушки зеркальным озером в кольце гор над камином, и меч в ножнах, усыпанных самоцветами, принадлежавший некогда королю Ороферу ровно напротив. Ворсистый ковёр, поглощающий звук шагов, и скрывающий паркет.

Чересчур много золота, мириад оттенков чёрного и чрезмерное количество напоминаний. Напоминаний о том, что было и прошло, о том, кто когда-то давно был столь важен и том, кто правит Великим Лесом ныне. Леголас провёл здесь, сидя на коленях отца иль у его ног, в детстве достаточно часов, чтобы теперь отчаянно ненавидеть каждое о том воспоминание.

Слишком тяжело и слишком тихо, лишь потрескивает в камине огонь, пожирая поленья. Леголас ничего не имеет против одиночества, но с не меньшей яростной исступленностью ненавидит тишину — всегда чересчур переменчивую.

Отец не торопит его с ответом, надеясь или зная, что ожидание будет с лихвой вознаграждено.

— Исчезновения границ, — хладнокровно отрезает Леголас. — Вы желаете совершенного принца для своего народа и идеального сына для себя самого, мой отец. И чтобы оправдать ваши желания, я, по меньшей мере, должен стать равным вам. Должен стать вами. Но вы не допускает мысли, что, быть может, мы уже чересчур похожи?

Комментарий к Глава третья: Прочность хрупких предметов

«…Мой князь играет со мной зло.

Когда пою я перед ним,

Он расправляет мне крыло

И рабством тешится моим»

========== Глава четвертая: Стены глухи, колокол нем ==========

То слезами поливал,

То улыбкой согревал.

«На коже всегда остаётся паутина прошлого», — сонливо думает Леголас, ногтем повторяя полосу старого шрама. Пальцы не слушаются, тесёмки скользят и вьются; туника слишком уж светла, а на камзоле, на его вкус, серебра чрезмерно много.

Алым, лихорадочным цветом, точно на щеках больного, отцвевает рассвет; тускло, задушенно сияет солнце из-за пыльной ваты грозовых туч. Отчего-то он точно знает: эта осень будет долгая, хмурая и дождливая.

Тихо тлеет на душе раздражение, и на плетение косичек на висках времени уходит чуть больше, чем следовало бы. Истинная причина его приезда теперь известна и уродливо-проста; выцветают, желтеют, сказанные в запальчивости слова, так и не обретя смысл, на какой он смел надеяться.

Отцовские речи — издёвка, как, быть может, и всегда; его мысли — слабость, как и прежде, а реальность привычно до ужаса разочаровывающа и заурядна в неожиданных мелочах. Всё, как и прежде привычно ненавистно и противно ему: большие мечты, в особенности те, что кропотливо взращивал он своими руками на мёртвой и кровью напоенной земле, имеют чудесное свойство оказываться лживыми иллюзиями, взявшими начало из заблуждения.

Леголас не любит ошибаться, и ещё меньше — это признавать.

Их всё ещё двое, это — всё ещё слишком уж личное, но теперь в степени чуть меньшей, чем он готов принять. Где-то в потёмках души и разума он знает, что эгоистично желал думать, что причиной того письма был лишь он один и они оба, но никогда не признает и этого.