Древо яда (СИ)

Леголасу не по вкусу слово «любовь». Мягкое и сладкое, оно стелится, оплетая и сводя с ума; омерзительно-приторное и чрезмерно всеми превозносимое — Леголас способен разглядеть в нём лишь яд, болезнь и помутнение, но едва ли — величайший из даров.

Он знает цену любви, он восхищался ею — когда-то. Имея вечность впереди, имея тысячу путей, мириады возможных выборов и десяток ничтожный преград, избрать — полюбить — лишь одного, навсегда. Навсегда, когда живёшь до конца времен — ужасно долго.

Он, в тайне, восхищался отцом, с трудом веря в то, чему находил столь много подтверждений: его родитель, его король некогда смог искренне и без прикрас полюбить кого-то, до того на себя самого похожего, что скорее поверилось бы в их смертельную вражду, нежели безумную, безусловную верность после разлуки, длинною в тысячи лет.

Леголас в силах представить, какой была его матушка. «Красива», — каждый с улыбкой говорил. «Ум её был жив и остр», — чуть кривясь, признавались те немногие, кто решался. «Упряма, горда, своевольна», — смеялась тётушка.

Отец не говорил ничего, бросив лишь короткое и холодное «совершенна».

Его отец не из тех, кто воспылал бы нежными чувствами к существу столь же прелестному, сколь и наивному — Леголас знал, что интересны они родителю были лишь поначалу, одно краткое мгновение до того, как раскрывали рот. Его король никогда не избрал бы в свою спутницу ту, что не была бы равна ему во всем, но, вместе с тем, никогда не стерпел бы подле себя ту, что превосходила его хоть в чём-нибудь.

Леголас знает: его владыка может быть безмерно мудр, но, взойдя на престол, он первостепенно нуждался не в королеве — в опоре. В те времена он не искал забав и отвлечения, был кем-то другим, а значит и желал другого.

С легкой усмешкой Леголас думает, что он, разумеется, матушку любит, но по большему счету оттого, что любовь к матери считается, как ни чудно, обязательной, а вовсе не оттого, что она ему очень понравилась бы, встреться они случайно. Да и отца, к несчастью, едва ли можно назвать персоной в какой-либо мере приятной и к общению располагающей. Ради Эру, до чего легко жилось бы ему, не приходись они друг другу отцом и сыном.

Он, безусловно, благодарен той, кто дал ему жизнь, что вовсе не мешает ненавидеть теперь всё, что от неё осталось в этом мире. Сказать по правде, повстречай Леголас кого-то, на себя самого отчасти похожего, едва ли они стали бы хоть сколько-нибудь хорошими товарищами.

Леголасу до глубины души ненавистна матушкина башня. Ему известен и противен каждый дюйм; скрип каждый из двух сотен ступень до тошноты ярко отпечатался в самой его памяти выжженным, уродливым клеймом. Знакомо, привычно, омерзительно — таков его взгляд на то, что отцу больше жизни дорого.

В детстве, бывало, отец приводил его в ту башню, усаживал на старый, выцветший ковёр, некогда винно-багровый, у камина, не видавшего огня десятки лет, а сам садился чуть поодаль на софу, с книгой в руках. Леголас уверен: перелистывая страницы, отец не прочёл ни единого слова, слишком уж занятый тем, чтобы из-за книги наблюдать за тем, как сын, играя в комнате, где умерла его мать, веселится и смеется.

Леголасу же та комната, пропахшая гнилью, плесенью и сыростью, ночами снилась в страшнейших из кошмаров; едва ли он когда-нибудь найдет в себе силы признать, что когда отец, сердясь на него, в наказание запрещал и на милю к проклятой башне подходить он, к своему стыду, испытывал лишь облегчение.

Бывало, однако, что отец запирал его там в одиночестве на долгие часы и уходил, решая, будто смущает своим присутствием, мешая искренне игрою наслаждаться.

Леголас не помнит, сколько часов провёл, замерев посреди комнаты, обняв себя руками за плечи и крепко зажмурившись; боясь, невесть почему, единое движение сделать. Он кричал — поначалу. Кричал, срывая голос, зовя, умоляя отца вернуться и забрать его отсюда — напрасно.

Повзрослев, он гадал подолгу: к чему было это, зачем и отчего отцу потребовалось это. Чего ради нужно было оставлять его, зачем запирать? Когда, как он оказался там впервые, отчего родителю пришло на ум, будто нахождение там принесло ему наслаждение, что послужило причиной окончания этой пытки длинною в несколько десятков лет?

Король Трандуил никогда не был милосерден; Леголас, зная, что отец непременно желание его исполнит, никогда не осмеливался просить у того прекратить это, боясь не злости родителя, но разочарования.

Он уверен, что и это отцу было прекрасно известно. Леголас отрешённо размышляет теперь, был ли страх ребёнка, родного своего дитя, столь забавен и приятен, стоил ли того? Ответа он, разумеется, не ждёт и знать не желает.

Любит ли он отца? Глупость. Любит ли он короля своего, верен ли ему, предан ли — ответ един.