Древо яда (СИ)

Леголас крепко жмурится. То, что он слышит — правильно, что отнюдь не значит, что это то, что он услышать надеялся. Таурендил поступает так, как в голову взбредёт, но каким-то дивным образом Леголасу давно уж не приходилось становиться свидетелем его ошибок. Похоже, что единственным, кто всегда оступается с грохотом, останется он. Уморительно.

— Похоже, всё королевство теперича меня безумцем считает, — произносит он, ни к кому толком не обращаясь: Леголас изо всех сил старается убедить себя, что это едва ли то, что и в самом деле его волнует.

— Последствия всё той же твоей глупости, — ехидно отрезает Таурендил. — Не худшее, что могло случиться.

Леголас вынужден согласиться с ним, как ни омерзительно ему то. Они молчат несколько долгих мгновений, прежде чем он всё же решается:

— Что же мне делать теперь? — Леголас знает, что звучит гадко растерянно и слишком уж по-детски, точно ребёнок, чьи родители оставили его в компании незнакомцев, пообещав вернуться вскоре, но обещания не сдержав.

Таурендил задумчиво, словно лишь размышляя вслух, произносит:

— Будь я на твоём месте, то попытался бы Его Величество убить. И, будь на твоем месте я, то у меня это, разумеется, вышло бы. Видишь ли, это единственный способ покончить со всем этим, мой дорогой друг, раз и навсегда, однако мы оба знаем, что у тебя ничего не получится. А потому могу лишь посоветовать тебе попросить его о снисхождении, иначе…

— Что? — резко восклицает Леголас, и замирает, врасплох захваченный нежданной вспышкой ярости. — Снисхождении?!

— Иначе, — не теряя хладнокровия продолжает Таурендил, — ты умрёшь. Или он ненароком умрёт. Или умрёте вы оба, что обеспечит чудовищно веселые времена для всего королевства. Остановись, пока не поздно: большего, чем теперь, тебе уж точно не получить, — голос его дрожит, в запальчивости гнева ломаясь и падая: — Король Трандуил никогда не стоил твоего разума, и тем паче не стоит твоей жизни, пусть ты этого понять и не в силах. Что бы ты ни пытался… Ради Эру и Валар, ничто и никто не стоит того, чтобы жертвовать своей жизнью, и особенно твой отец!

— Я пытался умереть не ради него, — шипит сквозь зубы Леголас, отчётливо ощущая, как мир рушится под его ногами. Он не верит самому себе, но гнев прост и кристально ясен: Таурендил сердится оттого, что беспокоится, а раз беспокоится, значит ему не всё равно. Значит, у Леголаса всё ещё кто-то есть.

— Повторяй это себе почаще, — жёстко отсекает Таурендил. — Вы заигрались, слишком заигрались, Леголас, и ты не можешь знать, будет ли он пытаться спасти тебя в следующий раз.

Взгляд, каким старый друг его одаривает обжигающе-светел; ярость в нём переливается страхом, тем самым, особенным и резким, какой Леголас часто замечал у своего отражения. Они боятся своего короля, но всё же боятся по-разному и, сдаётся, из-за разного.

Дверь с грохотом захлопывается за ним.

Леголас надрывно смеётся в извечной мертвой тишине своих покоев: Таурендил всегда поступает правильно.

Леголас помнит, как восемь сотен лет назад его король, вложив ему меч в руки и улыбнувшись безмятежно, приказал убить его. Помнит, как, ошеломлённый, застыл, зацепившись лишь за вёрткую и кислую мысль, что, чудится, всё же совершит грех отцеубийства.

Он помнит их фальшивую дуэль; помнит, как король смеялся, приказывая нападать, но сам лишь защищался, парируя его удары — почти все, всегда лишь почти. Леголас помнит первую кровь, но не помнит, кому она принадлежала: не всё ли равно, если в жилах их одна кровь течёт?

Он помнит, как ранил своего отца. Как мягко, с влажным хлюпом вошло лезвие в податливую плоть — ни на одном из них не было доспехов, — а светлые глаза распахнулись, враз темнея, и на миг полыхнули чем-то страшным, самым страшным из всего того дня, лихорадочно-горячего, вязкого и пропахшего мерзким, горьким ароматом крови, гордостью.

Леголас помнит, как едва сумел остановиться, опьяненный кровью на губах и гордостью, бесконечной отцовской гордостью, лесным пожаром пылающей в больном взгляде короля. Помнит, как тяжело дышал между грохотом сердца в ушах, часто моргая — отчаянно силясь прийти в себя. Помнит, как стоял над поверженным или же решившим сыграть в поражение королём, прижав к его горлу острие своего меча.

Он помнит, с чего всё началось: «Почему, почему ты просто не мог быть похожим на неё?». Это всегда становится последним, что он от отца слышит. Леголас помнит — забыть ему, похоже, не позволят.

Помнит, как поняв, что готов убить, отшатнулся, отрезвлённый, под заливистый отцовский смех осознавая, что проиграл. Он сбежал из дворца в позоре и спешке, с алой пеленой на глазах и счастливым хохотом короля, звенящим долгие десятки лет в разуме набатом колоколов, кричащих о смерти.

Он помнит. Срок придёт и они все своё получат.

Леголаса тошнит. Выворачивает наизнанку битым хрусталём, винной кровью и нелепым кружевом изломанных крыльев бабочек; рвёт желчью, горечью и мерзостью. Он, в ужасном порыве столь гнусной слабости, обхватывает руками живот, давится слезами и хриплыми криками. Он плачет — впервые за три тысячи лет. Ему больно.