Древо яда (СИ)

Не впервые Трандуил позволяет себе задуматься о том, чтобы причинить сыну вред, что непременно приведёт к смерти, однако ни единого мгновения не помышляет он о том, что его принц и в самом деле может умереть.

Он криво усмехается, ощущая лихорадочное биение жизни под своими пальцами. Уже скоро… Сейчас, быть может?

— Удачи, — шепчет Трандуил, и с последним мигом произнесённого звука, Леголас распахивает глаза, ослеплённо моргая.

— Ох, — хрипло вздыхает сын, глядя на него взором затуманенным без всякого, меж тем, страха; быть может, лишь немного потерянным. Трандуил знает, что боли он сейчас не чувствует: та, наверняка, придёт немногим позже, когда вспомнятся и последние мгновения перед этим чудным сном.

— И в самом деле доброе утро, — улыбается он с диковинной, причудливо-искренней умиротворенностью. — Мир без тебя бесконечно хуже. Я скучал.

Леголас устало прикрывает глаза.

— Валар, ненавижу вас, ada, — бормочет он, прежде чем вновь провалиться в сон — спокойный и тихий.

Трандуил фыркает.

— А я люблю тебя, дитя.

***

— Нам стоит это обсудить? — отрешённо интересуется Леголас, разглядывая собственные пальцы.

Ему отчего-то чудится, будто на периферии маячит нечто чернильно-липкое, но стоит ему только обернуться в ту сторону, как наваждение в мгновение ока исчезает. Леголас измождённо улыбается тому в ответ — просто оттого, что захотелось, а не из нужды, как прежде бывало. Чудно.

На миг ему кажется, словно он сошёл с ума; словно комната пуста и заброшена, а он сам — давным-давно мёртв, словно… Леголас тянет пальцы к лицу, прикасаясь к губам, искривившимся в усмешке, и невесть зачем стараясь запомнить это чувство на срок как можно более долгий. Но время бежит: стоит ему только поднять глаза, как взором он невольно сталкивается с цепким взглядом Таурендила.

Тот стоит, сложив руки на груди и прислонившись спиной к дверному косяку; щурится, губу прикусив — в день новой, Леголасу незнакомой привычке.

— У тебя есть, что сказать? — вопрошает он, и Леголас отводит глаза, ощутив себя вдруг до одури слабым и ничтожным.

Он не понимает себя — нет, пока ещё. Всё, что было до, всё, что происходит теперь кажется лишь странным, перепутанным кошмаром, снящемся кому-то другому. Леголас ждёт, ждёт с отчаянием, когда же ему будет позволен первый живой и глубокий вдох, когда же сумеет разлепить ресницы и открыть глаза. Он так и замирает в этом тягостном мгновение вечного ожидания невесть чего, будто жизнь, мерно текущая по венам — не более чем репетиция, черновик чего-то невообразимо большего и настоящего.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — он отвечает вопросом на вопрос, с удивлением вслушиваясь в собственный голос. Не узнаёт.

— О, гляжу, ты совсем не изменился, — Таурендил ухмыляется — горько и криво. Он не то вздрагивает, не то дёргается неким диковинным манером: один миг тянется вперёд, словно желая прикоснуться, обнять, а в следущий, будто опомнившись, со злостью стискивает пальцы в кулаки, бросая на него загнанный взгляд. — Как и прежде несносен. Что ж, в таком случае я совершенно спокоен.

Леголас откидывается на подушки, безучастным взором окидывая свои покои. Всё выглядит точь-в-точь как и прежде: как год, как много сотен лет назад. Ему страшно от того. Мир не меняется, но с ним самим, чудится, что-то не так.

— Неужто ты скучал?

Таурендил хмурится; Леголас чувствует, как визави следит за каждым его движением, будто выжидая неведомой опасности.

— Год был долгим, — коротко бросает Таурендил, отчего-то кивая. Смотрит остро, с тем самым странным выражением, с каким по обыкновению своему смотрел на мелких раненных зверушек и, может быть, лесорубов.

Леголас поджимает губы. Ему дурно от самого себя, и смешно от сонной сюрриалистичности творящегося. Они почти-друзья, но, с трудом вспоминая, каким ему самому положено быть, Леголас не может вообразить и то, каков Таурендил. Он словно крадётся в потёмках, безнадежно потерянный в собственном разуме.

— Смешно, — хрипло шепчет он, изнуренно закрывая глаза. — Что будет с тобой, когда я умру?

— Ты не умрешь, — рассеянно, но твердо отрезает Таурендил. Нечто странное мелькает в его тоне звоном стали, не позволяя Леголасу и мысли допустить о том, чтобы возражать и препираться. Он молча кивает, с трудом удерживаясь от того, чтобы зевнуть. — Но если такое когда-нибудь случится, мне будет плохо. Какое-то время.

— Ох, ты не собираешься скорбеть обо мне всю оставшуюся вечность? — Леголас тихо смеется, неожиданно, быть может, даже для самого себя. Ему всё ещё предстоит вспомнить и разобраться: события того дня, что он назвал бы «вчерашним», не тверди все кругом, что минул год, бесцветны, далеки и непонятны.

— Тебя трудно забыть, — хмыкает его почти-друг — друг или нет — не столь важно, хоть Леголасу, может быть, совсем немного и любопытно: друг ли. — Если ждешь от меня гневных отповедей и слов о твоей глупости, не имеющей границ — напрасно. Что сделано, то сделано, не мне судить тебя за твой выбор.