Древо яда (СИ)

Комментарий к Глава восьмая: Иного рода пустыня

«Зимою увидел я снежную гладь,

И снег попросил я со мной поиграть.

…Играя, растаял в руках моих снег…

И вот мне Зима говорит: — Это грех!»

Факт того, что люди иногда выживают, падая с самолетов, дает Леголасу, как существу условно бессмертному шанс пережить падение с 10-15 метров, но не обеспечивает неуязвимость вам, в случае, если попытаетесь повторить.

И да, мне неприятно получать сообщения, в которых говорится, что благодаря этой моей работе, Вы решили, будто покончить жизнь самоубийством - хорошая идея; прекратите, пожалуйста, обратитесь к дипломированному специалисту или позвоните по горячей линии. Я - не Ваш терапевт и данная работа ни к чему не призывает; жизнь у нас всех одна, а в мире, в конце концов, всегда найдется кто-нибудь, кто безмерно Вами дорожит.

========== Глава девятая: Слепота дает уроки ясновидения ==========

И остался недвижим,

Ядом скованный моим.

— Когда он придёт? Почему он просто не может прийти? Я ведь не сделал ничего дурного, — недоуменно шепчет некто, до ужаса на него похожий; некто, кого Леголас, быть может, видел в зеркале тысячи лет назад, обрывает лепестки цветка, что мнёт в руках. Некто, страшно похожий на ребёнка, но совсем не похожий на того, кем Леголас стал.

Лепестки падают, падают, падают. Розы желтеют, умирают, гниют; шипы раздирают кожу, обвивают запястья, в которых течёт жидкое солнце юности — они медленно пьют его, благоухают и млеют от мёртвого тепла, склоняя пышные короны бутонов только-только на свет появившихся.

— Ничего дурного… — эхом вторит Леголас, и тянется, тянется навстречу, мучимый больным, горьким желанием прикоснуться, почувствовать, услышать. — Этого недостаточно.

Ему не по душе розы: они цвели некогда на могиле его матери до одного душного, знойного лета, они пахли медово и лживо, они распускались приторностью блеклого розового цвета и умирали в тёмной лесной чаще.

— Он сказал, что я ему не сын, — обиженно трёт нос хрупкая и ядовито-ничтожная стеклянная мозаика из осколков того времени, когда он и в самом деле был пугающе-юным. — Он сказал, что она умерла из-за меня, и что все всегда будут умирать из-за меня.

— Он был рассержен, — уговаривает самого себя Леголас, кусая губы. — Гнев туманит разум.

— Он смеялся, — качает головой мальчишка, глядя в глаза которого Леголас себя не находит. Взор, какой он бросает — взор раненого животного, что само себе не принадлежит. Леголас чувствует, как через этот взгляд что-то детское и страшное проникает внутрь него, пуская корни. — Почему он насмехался надо мной?

Леголас пьян воздухом, истерзанным ржавчиной, а паркет крошится под его ногами, раня ступни, травя мысли. Мир рушится, гниёт и разлагается — он заперт в скрипучей рыжей от старости клетке собственного разума. Сумерки раскрашены цветами свежей плоти.

— Это не был счастливый смех, — бормочет он, вытирая рот ладонью. Липкая теплота крови бьёт наотмашь, и он сжимает пальцы в кулаки, не находя причины больной дрожи в руках. — Он любит тебя.

— Он сказал, что любит меня, — упрямится отражение, которое Леголасу давно уж не принадлежит — принадлежать едва ли может. — Он сказал, что я должен был умереть ещё давно, но раз я жив, то должен всегда быть рядом с ним. Почему он бросил меня? Почему он так и не пришёл за тобой? Что дурного ты сделал, чтобы он любил тебя?

День медленно разлагается в ночь — гнилую, тихую ночь.

Леголас открывает глаза, не уверенный, однако, в том, что проснулся. Он, пожалуй, потерялся, или, быть может, заплутал — где-то там, в паутине выцветших мыслей, что, точно мухи, пожрала нонче его рассудок. Впрочем, он предпочёл бы сойти с ума, нежели продолжать существовать в подобной манере.

Леголасу страшно.

Он прижимает колени к груди, свешивает голову и пусто глядит в потолок комнаты, на полу которой обнаруживает себя пробудившимся. Он не помнит, как оказался здесь, не помнит, его ли это покои и не желает вспоминать то, что всему этому предшествовало. Блики от десятка зажжённых свечей пляшут волшебными огоньками в древесных шрамах ветвей, сплетающихся над его головой.

Леголас желает бояться темноты: это куда понятнее и проще, чем то, что по обыкновению терзает хищными когтями его душу. Он зажигает свечи; огонь ему по душе, но к пламени прикасаться Леголас опасается, пусть в какое-то мгновение почти решается на это: он готов занять себя чем угодно, лишь бы на краткий миг заглушить хор мерзких голосов, кричащих и шепчущих, на сотню тонов напоминающих о том, что он посмел натворить.

Он пытается улыбнуться; ему положено улыбаться, ведь его король — его отец. Улыбнуться не выходит, и заместо того Леголас заходится приступом сухого, каркающего смеха, более напоминающего кашель. Он силится вырвать, выдрать из себя то тернистое и дурное, что пустило в душе его корни и зацвело буйным цветом мириадов мелких белых и кровью окроплённых цветов.