Древо вечной жизни (СИ)

— Не смей! — кричит он девчонке. Та запинается, но не останавливается. — Не смей, или я его не пущу обратно! — Шакти замирает, буравя его убийственным взглядом чёрных беспощадных глаз. По спине Кабира невольно пробегает холодок, но он не отводит взгляда. — Я серьёзно, — подтверждает он ещё раз. Девочка оскаливает зубы и шипит. — Ничего с ним не случится.

— Мапа плохой! — констатирует она, разворачивается и, гневно топая, уходит в противоположную от входа сторону. Садится на ступенях у лаборатории и неотрывно смотрит на потерянно мечущегося у спальни Кирима.

Увидев её, он больше не поднимает на девочку глаз, хоть и чувствует, как она зовёт его взглядом. Горечь и обида на Кабира душат его. Взяв лопатку, он выкапывает несколько колосьев пшеницы и вместе с землёй пересаживает в горшок. Подхватывает своё старое покрывало да фляжку с водой, что в какой-то другой, но возвращающейся и становящейся всё ближе к настоящему жизни дал ему Кабир; выходит из-под купола и захлопывает тяжёлую дверь. Прижимается к ней спиной. Подбородок дрожит, а губы кривятся, опускаясь уголками вниз. Он сжимает зубы, зажмуривается и с силой швыряет глиняный горшок в стену. Тот разлетается на осколки, земля и пшеница сыплются вниз. Кирим назло Кабиру не хочет плакать, но плачет, потому что сердце в груди сжимается и одновременно разрывается от боли.

Выплакавшись, он немного успокаивается и смотрит на лежащие под стеной умирающие растения. Порывисто вздыхает и выходит в алеющий закатным небом дверной проём. Возвращается, держа в руках горшок с засохшим стеблем. Переворачивает, вытряхивая спёкшийся комок сухой земли. Бережно поднимает единственный несломанный колосок и присыпает его собранной с пола землёй. Но её не хватает, и он добавляет немного сухой, аккуратно поливает из фляжки. Смотрит на одинокое, поникшее растение.

Кабир оказался прав: из всех абрикосов, что сушились в башенке, осталось не больше половины. Они уже готовы, и Кирим собирает их в найденный в пыльном покосившемся шкафу деревянный короб. Если экономить, то можно на неделю растянуть.

«За что он так со мной? — мучится он вопросом. — Ведь я и так ему помогал, делал всё, что он говорил. Из-под палки! Сам он из-под палки! Песочный человек его забери!»

Ему ужасно хочется подойти к куполу и посмотреть вниз, узнать, что они там без него делают. Вспоминают или уже и думать о нём забыли и веселятся, купаясь и треская фрукты?

В животе урчит, и, отвернувшись от купола, Кирим ставит горшок на землю. Выпрямляется и бросает взгляд на прозрачное чёрно-звёздное небо запада. Ветер несёт остывающую прокалённую за день мёртвую серо-коричневую пыль. Он ткёт вокруг горшка с растением сферу Мрака, и вездесущие песчинки больше не проникают внутрь, скользя по её поверхности. Но злые мысли продолжают одолевать его: «Бросить всё и уйти! Жить одному, как раньше. Кабир ещё пожалеет, что выгнал меня! Но как же Шакти?» Её он оставлять не хочет.

Сфера вращается, налетающий ветер гнёт колосок, грозя переломить. Кирим уплотняет Мрак. Представляет на месте растения маленькую Шакти, защищает её. Это помогает сосредоточиться, и ветер, как и песок, больше не проникает внутрь. Кирим улыбается: «Я смогу!»

Он бодрствует, удерживая сферу, поднимается на ноги, чувствуя, что засыпает. Но ближе к утру даже это перестаёт помогать, и пару раз он проваливается в сон стоя и просыпается, уже падая. Тогда он сбрасывает с плеч покрывало в надежде, что холод не позволит ему потерять сознание. Естественно, сфера теряет плотность, и раз за разом он мысленно возвращается к технике, о которой рассказывал Кабир: «Тьма — это безграничный океан осознанности. Слившись с ним, ты сможешь опираться на него как на фоновое состояние ясности и так сохранять самосознание в глубоком сне. Твои потоки внимания бодрствующего сознания — это волны на поверхности, исчезающие в глубоком сне. Но Тьма — это океан как таковой, он есть всегда, его не утратить».

Только эта техника пугает его, а ещё больше — смущает, потому что от неё начинает расти грудь, а между ног… между ног… Между ног он превращается в Шакти. Так происходит каждый раз, когда он погружается и растворяется в моём лоне большей частью своего сознания. Но это так восхитительно, так незабываемо, потрясающе приятно и желанно, что сейчас я молча и незаметно трусь о его вечно изодранные ноги, мурлычу под верным сердцем, ласкаюсь там, где ласкаются знающие мужчин женщины, взывая к его естеству. И, уснув стоя в третий раз, мой любимый маленький мальчик сдаётся. Глядит в меня и в нерешительности замирает на пороге. А я молча кричу, молю: «Отпусти, отпусти себя!» И, сев на колени, он открывается, позволяя войти в себя, и, в свою очередь, проникает и растворяется во мне.

Трогает себя внизу, не находя своей привычной игрушки, но находя мою. О, милый, с ней тоже можно поиграть. Смелее. Да-да, именно так. Видишь, как нам хорошо вдвоём, как весело и интересно.

— Сфера! Сфера!

— Не волнуйся, никуда она не денется, это такая малость — раз, и готово! Пылинки не пролетит. А ты играй, мальчик мой, или девочка, играй.