«Древоходец». Деревенский колдун. Книга первая

Наш препод с председателем пили самогонку. Мы тогда еще не заматерели – самогонку пить не смогли. Хотя некоторые из нас попытки делали, но неудачные – выплёвывали – слишком ядрёна и духовита оказалась, и нам поставили какую-то наливку.

Наливка же была слабоватой, а вот мужиков от самогонки разобрало хорошо.

И захмелевший председатель стал жаловаться, что каждый год по осени они, мучатся с уборкой этой проклятой картошки. Ежедневно он обязан представлять отчёты в Райком партии о ходе «битвы за урожай».

Своего овощехранилища нет, и картошку засыпали в бурты прямо на поле, обкладывая соломой и землёй. За зиму картошка всё равно насквозь промерзала и полностью сгнивала. Бурты с этой гнилью бульдозером разравнивали, запахивали, и, не сдав государству ни килограмма, по весне колхоз просил клубни на семена. Семена выделяли, согласно площадям, запланированным под посадку в райкоме. Дальше опять: битва за урожай, нагоняют людей из города. Снова – бурты, зима, бульдозер. И так из года в год, почти во всех соседних колхозах и совхозах, везде одно и тоже – мартышкин труд.

Остальные студенты, сидевшие за столом, восприняли всё это спокойно с понимающими ухмылками, а вот у Кагорыча, впервые увидевшего реальный советский социализм произошёл разрыв шаблонов. Вернувшись из колхоза, он своему отцу пересказал откровения председателя. Дед у Кагорыча до революции был крупным землевладельцем, и поэтому он спросил: «А у деда картошка пропадала?», на что получил ответ: «У деда даже очистки от картошки не пропадали».

И дальше отец просветил Кагорыча, что большинство предприятий в стране – такие же колхозы имени 21 съезда, и в основной своей массе делают непонятно что, и непонятно зачем. А вот на военных заводах, есть и порядок, и новые технологии, но и их продукция, пролежав по двадцать лет на складах, идёт тоже, в основном, на утилизацию.

Кагорыч убедился в полной правоте отца, ещё будучи студентом.

И тогда он начал и меня, и других заслуживающих доверия ребят из нашего окружения, убеждать: «Этот строй обречён – он скоро рухнет!». Годы шли, а строй спокойно продолжал существовать за счёт продажи нефти и других ресурсов. А Кагорыч, как ты Борис сейчас, всё говорил о необходимости перемен. Говорил: так жить нельзя – это полная деградация.

В конце концов перемены наступили. Потом, когда всё более-менее успокоилось, точнее с начала двухтысячных, Кагорыч опять завёл песню на старый мотив, но с новыми словами: «Экономика государства не может нормально существовать без таможни и независимой судебной системы, или это не государство». И опять, про обречённый строй, что скоро всё рухнет.

И снова годы шли, уже и Кагорыч ушёл в «мир иной», но и другая «обречённая» система показывает завидное долголетие, качая потихоньку нефть с газом – ребятам хватает.

– Кагорыч тогда говорил, что таможни нет, – заметил Решетников. – Раньше да – вези, что хочешь без пошлин, «контрабасом», это, действительно, убивало производство здесь, но сейчас таможня уже другая – построже стало.

– Не знаю, я далёк от этого, – ответил Константин Сергеевич.

Решетников поднял бокал предлагая выпить.

Константин Сергеевич сделал сразу большой глоток, и закусил ломтиком сыра.

– И сыр хороший, – похвалил он, – только рановато я взял его. Он после холодильника не согрелся – ещё не распустился полностью.

– Вот вы говорили, что Кагорыч по началу верил в светлое социалистическое завтра, – продолжил разговор Решетников. – А мои родители всегда над нашим социализмом смеялись. Отец понятно: дед «сиделый» – просветил и воспитал, а мать вообще у нас была партийным работником, но такая же.

– Да, с отцом, конечно, понятно – отравляющее влияние «врага народа». А мать-то чего такая отмороженная? – Не знаю. Она со школы была активисткой. Хорошо училась, входила в комитете комсомола школы. Так по комсомольской линии сначала и пошла. – Тогда всё ясно – комсомол был отличной школой по воспитанию циников и приспособленцев. Вот такие карьеристы – перевёртыши, как твоя мама и развалили партию, – подняв указательный палец вверх с улыбкой произнёс Константин Сергеевич.

– Нет, она у нас циником не была, – возразил Решетников. – Она тогда работала секретарём партийной организации на машиностроительном заводе. И однажды, какой-то из бывших работников этого завода, решил, что ему неправильно начислили пенсию – не учли год работы во время войны. Он пишет письмо на имя Генерального Секретаря КПСС с жалобой и просьбой разобраться. Из секретариата письмо пересылают в Райком с требованием быстро дать ответ. Те дают срочное задание моей маме представить к утру документы.

Начальник отдела кадров завода болеет – лежит дома не может подняться. Его заместитель в отпуске.

И тогда матери доверяют святое – ключ от архива отдела кадров.