Дроу в 1941 г. Я выпотрошу ваши тела во имя Темной госпожи

— Думаете, этот ваш замечательный сержант со всех сторон чистенький? Нет! — начальника политотдела такое отношение явно задело за живое. Совсем не привык к такому. — Пальцев на руках не хватит, чтобы перечислить все, что на него пришло. Груб, не сдержан, жесток, допускает рукоприкладство, политически совершенно безграмотен. На прошлой неделе, как мне сообщили, сержант Биктяков показал пальцем на портрет Ленина в штабе и спросил: если он Бог, то почему мы не приносим ему жертвы. А что делать с тем, что он то и дело поминает какое-то языческое божество — Ллос, кажется? Какой он пример подает остальным бойцам? А если он сам язычник? Вдобавок, из-за него взвод пристрастился к какому-то отвару. А если это что-то наркотическое? Тут уже уголовным преступлением попахивает.

Майор уже раздухарился, совсем забыв про злополучную котомку с немецкими индивидуальными жетонами. Похоже, всем хотел свою силу и власть показать.

— Я это все так не оставлю, — в конце концов, твердо заявил Фомин, потрясая небольшой записной книжкой. Все в полку знали, что именно туда он тщательно записывает все нарушения бойцов и младших командиров. — Сегодня же подготовлю рапорт, где подробно опишу все его художества. Когда же с командованием наладим нормальную связь, все передам по адресу. Пусть там во всем разберутся. В Красной Армии не нужны такие люди.

Довольно улыбнулся при этом. Точно передаст на сержанта все материалы, к бабушке не ходи. В дивизии в такое тяжелое время с этим делом никто разбираться не станет, совсем парня загубят.

— Я этого липового героя выведу на чистую воду, — рубанул он рукой воздух, показывая свою решимость. — Показательно накажем, чтобы остальным было неповадно. Прямо сейчас проведу обыск в его землянке, досмотр его вещей. Будьте уверены, столько всего найдем, что не отвертится.

Кивнул полковнику, Фомин быстрым шагом вышел из кабинета.

— Красильников! — полковник посмотрел на комроты. — Давай-ка за нашим майором. Ретивый уж больно он. Как бы дров не наломал. Посмотрим там…

Лейтенант с перевязанной рукой тоже вышел, гремя сапогами по обшарпанному паркету.

— Дурак! — в этот момент кто-то из присутствующих громко выругался. Полковник с удивлением поднял голову и начал вглядываться в командиров, тоже явно удивленным. — Дурак, этот ваш майор!

К столу, прихрамывая, подошел врач из госпиталя. Старый еврей осуждающе качал головой, кидая взгляд то на одного командира, то на другого.

— Вы простите мне такую откровенность, товарищи. Мне можно, я уже старый, пожил свое, — начал он дребезжащим голосом. — Я говорил и повторю это еще раз — товарищ майор откровенный, клинический, а еще и завистливый, дурак. Да, да, именно так. Это почти медицинское заключение. Ведь, только дурак с головой лезет огонь…

Глава 17 Теперь мой путь прост и ясен — просто убей как можно больше

* * *

г. Слобожаны

Полковник Захаров с силой растер глаза. Всю ночь из-за головной боли не сомкнул глаз, а под утро со страшной силой начало клонить ко сну.

— Гена, завари чая покрепче! — не отходя от окна, позвал он ординарца. — И заварки не жалей.

Вскоре в кабинет прошмыгнул худощавый боец с заспанными глазами, оставил дымящуюся кружку, и так же тихо исчез. Досыпать, наверное, с завистью проводил его глазами полковник. Ему же теперь точно не до сна. Совсем непонятно, чего принесет новый день.

— Пока затишье, а кто знает, что через час будет.

Сделал небольшой глоток горячего чая. Заваренный до горечи, он вмиг выбил из него остатки сна. Сердце тут же заколотилось, мысли понеслись вскачь, как напуганные жеребцы.

— И это плохо…

Только там, далеко за линией фронта, в тылу, мечтаешь о тишине. Думаешь, раз тихо, значит, все хорошо, спокойно. Здесь все не так. Уже повоевав не на одной войне, Захаров давно уже уяснил для себя, что тишина на фронте — это предвестник скорых неприятностей. Или свои готовят наступление, в котором можно в землю лечь, или чужие задумали то же самое. Оттого и спалось ему лучше всего тогда, когда что-то гремело, стреляло.

— Не поймешь, — командир полка оказался у стола с картой, где принялся буравить взглядом прилегающую к городу местность. — Наши молчат пока, и немцы вроде не шевелятся… Понимай, как хочешь.

Еще раз приложился к кружке. Почувствовал, как вместе с теплотой от чая внутри начала нарастать тревога. Медленно, исподволь, она становилась все сильнее и сильнее.

— То ли бежать, то ли стоять, не поймешь.

Приказа на отход не было. В штабе дивизии, куда он звонил по пять — шесть раз на дне, заверили, что изучают обстановку и сообщат сразу же, как что-то прояснится. На военном языке, понимал Захаров, это означало полную неразбериху в штабах и на местах. Командование просто не владело обстановкой, поэтому и не могло принять решение, держать направление или отходить на новый рубеж обороны.

— Черт…