Дрожь

– Виктусь, мой любимый сыночек, у него была такая трудная жизнь, скажи, почему так случилось, где этот Бог, о котором все твердят, почему он забрал у меня Виктуся, почему Виктусь в тот день поехал в Пёлуново, надеюсь, я отправлюсь в ад, надеюсь, мы все отправимся в ад, видеть не хочу эту скотину, отнявшую у меня Виктуся, моего маленького Виктуся, ну кому он навредил, Бронек, прошу тебя, сделай что-нибудь, пусть все повернется вспять, Бронек, умоляю, я на все готова, скажи только, что мне делать, что мне сделать, чтобы Виктусь вернулся, чтобы я его увидела, хоть попрощалась с ним, я бы все отдала, чтобы обнять моего Виктуся, все, все бы отдала, умоляю тебя, Бронек, сделай что-нибудь, я не выдержу, как же можно лишить человека самого дорогого, умоляю, Бронек, я все сделаю, все, только скажи…

Он обнял ее еще крепче, она закрыла глаза.

– Бронек, может, все из-за того, что тогда на том лугу… Может, мы там так согрешили, что Он нас покарал?

– Тсс, – повторял он, целуя ее голову. – Тсс.

– Мы… не должны были… тогда…

– Тсс.

– …в Радзеюве…

Когда умолкла, он еще долго гладил ее, прислушиваясь к шуму города за окном.

* * *

Бронек знал, что однажды проснется слепым.

Правый глаз не видел с того момента, как стружка выскочила из-под молотка. За прошедшие годы зрачок почти совершенно побелел.

А теперь еще и опоясывающий лишай. Началось, вроде как обычная простуда. Потом на лбу и щеке выступили красные пятна. Струпья. Вызвали врача, но, судя по всему, было уже поздно.

– Приготовься, что можешь перестать видеть, – заявил старый доктор Когуц, как будто к такому можно приготовиться.

Хелена все спрашивала, что можно предпринять и точно ли ничего, но Бронек знал, что ничего, и знал почему. Молодой цыган Перхан мог быть мошенником, а потеря правого глаза и лишай – простыми совпадениями. Но теперь Бронек не верил в совпадения.

После визита доктора Когуца он стал готовиться к слепоте. Ходил по квартире с закрытыми глазами, сжимая руку Хелены, и запоминал расстояния между предметами мебели. Навел порядок в ящиках и в шкафу. Купил трость. Писал письма. На телевидение. На радио. Больному шурину Фелеку. Даже Эмилии.

Проведал могилу зятя и простоял над ней несколько часов, вглядываясь в табличку с надписью «Виктор Лабендович, прожил 28 лет», будто там, в земле, прямо под ним, лежал не его зять и отец его внука, а просто какой-то Виктор Лабендович, проживший 28 лет, один из многих покойников на кладбище в Коло.

Решил снова навестить Ирену. Надел лучший костюм, побрызгал одеколоном и тщательно уложил остатки того, что когда-то было его волосами. Шел по городу, стараясь запомнить как можно больше деталей. Милиционеры у отремонтированного здания управления на Сенкевича, напротив – огромные глобусы в витрине книжного магазина, перед мостом – сверкающие на солнце стены евангелическо-аугсбургского костела и библиотека, выкрашенная в желтый цвет. За мостом – мебельный салон на втором этаже, некрасиво стареющая ратуша и пьяницы около нее, стареющие столь же неприглядно. На Гродзкой – сапожник, булыжная мостовая и закрытая парикмахерская. В оконном стекле – лицо старого уставшего человека.

На лестничной клетке воняло мочой. Бронислав поднялся на третий этаж и постучал в дверь, потом еще и еще. Порылся в карманах. В одном нашел пустой конверт, в другом красный карандаш, который Себек, видимо, случайно бросил туда, играя в прятки. Он вспомнил, как они потом искали его, чтобы закрасить сердечко.

Приложил конверт к стене, но не успел начать писать, как услышал шорох в квартире справа. Скрип замка. Дверь отворилась медленно, за ней скрывалось круглое улыбающееся лицо человека неопределенного пола.

– О, добрый день, – сказал Бронислав, присматриваясь. Все-таки женщина.

– Нет ее. Уже несколько дней.

– Правда? Она очень плохо себя чувствовала, редко выходила из дома.

– Ну да, так что вот. Мне тоже так казалось. Последний раз во вторник ее слышала. Что-то грохнулось громко – наверно, мебель двигала, я прям перепугалась, в уборной была, – но с тех пор ничего, тихо, как в могиле.

– Грохнулось, – повторил Бронек.

– Грохнулось.

– А может, с ней что-то случилось? Может, она упала?

– Может… Не знаю, я в уборной была, звук, как будто мебель…

Бронислав дернул за ручку. Открыто.

– Только не знаю, прилично ли так? – произнесла соседка, когда он заходил внутрь.

Ирена лежала в прихожей. Одна рука касалась стены, вторая была вытянута в направлении кухни. Ноги скрещены в щиколотках. Рот приоткрыт, взгляд устремлен в потолок. По левому глазу ползала муха.

– Господи Иисусе, – прошептала соседка. – Звонить в скорую? У Ламприховой из одиннадцатой есть телефон. Скажите: звонить?

– Уже не надо, – сказал Бронислав, снимая с вешалки плащ и накрывая им тело Ирены. – Уже не надо.

* * *

Казимеж объявил, что мама хотела бы покоиться рядом с мужем, в Радзеюве. Было установлено, что причиной смерти стал инсульт.

– Сказали, она умерла до того, как упала, – сообщил он семье Бронека по дороге из костела на кладбище. – Или секундой позже. В любом случае вроде не мучилась.