Друг другу вслед

— Посадил под арест, грозился предать военно-полевому суду. Меня, старого генерала, какой-то самозванец и палач! Спасибо Анне Сергеевне, приняла в дом, обогрела участием… — он привстал, тряся белой головой, галантно поцеловал хозяйке руку. — Да и новая власть не обижает. Командарм выделил паек, не знаю, за какие заслуги…

— Штаб-то не обходите за версту? То-то и оно, — заметил Санька. — А вот именье придется вернуть народу.

— Что ж, начинал простым казаком, умру им же.

Игнат посмотрел на часы, подарок Реввоенсовета армии.

— Ну, спасибо за чаек, хозяйка. Скоро поезд.

Санька с Макаркой проводили его до ворот.

— Какие дела на западе, Сергеич? — в упор спросил Волков.

— Дела скверные. Снова сдан Брест.

— А ведь были под самой под Варшавой. Этак паны и до Москвы добегут… — Санька чертыхнулся вполголоса. — Ты вот что, комиссар, скажи Наталье, пусть выписывает поскорей. Долечимся в полку… О Кольше Демидове ничего не слышно?

— Совсем вылетело из ума… В Красноярске он, вместе с Палагой! Вчера прислал Натке письмо. Перенес две операции, еле-еле выжил…

— Ну, я ему пропишу, пустыннику чертову. Будет знать, как своих товарищей забывать!.. — Макарка перекинулся на другое. — Да, тут парни, что восстание сотворили, просятся к нам. Лежали в госпиталях, теперь обитают в рабочей команде. Понимаешь, роют сточные канавы, занимаются очисткой путей, ясное дело, подразвинтились на осях… А среди них каждый второй — унтер. Целый учебный батальон перешел зимой.

— Ого! Посоветуюсь в штадиве, сделаем запрос. Пленных в полки берем, а такой народ нам тем более сгодится… Ну, до скорой встречи!

3

В разгаре бабье лето. Полуденное солнце золотит крыши закопченных станционных построек. Глазковский перрон переполнен до отказу. Четко застыли шеренги 264-го Верхне-Уральского стрелкового полка, только что прибывшего с Селенги, тут же иркутские добровольцы, среди них Егор Брагин и Васька Малецков. Поодаль темнеет огромная толпа провожающих.

Далеко вокруг разносится голос человека в кожанке, военкома дивизии. Обращаясь к добровольцам, он говорит:

— Вы видели все безобразия, чинимые белогвардейщиной, знаете, как она торговала вашей кровью, продавая Сибирь японским, английским, американским акулам. Но обман длился недолго. Теперь вы, товарищи, в одном строю с нами, и мы общими силами раздавим врагов молодой Республики Советов, приготовим черному барону судьбу черного адмирала!

— Урррр-рр-ра-а-а! — понеслось над заречными горами.

Добровольцев тесно обступила толпа. Вот молодка в красном платке повисла на кряжистом, средних лет, усаче-мастеровом, глаза помутнели от слез. По соседству с ними — старенькая мать в душегрее и верзила-парень.

— Собирайся к дядьке, мам. Приеду, разочтусь.

— Обо мне не беспокойся. Одна вас выходила, без отца!

Он поправил кепку, переступил косолапо, напомнил:

— Будем отъезжать — не плачь. Прошу.

— Какое… Откричала свое — в пятнадцатом и восемнадцатом! — крепилась мать, а у самой слезинка падала по исхудалой щеке.

— По вагонам! — разнеслось по перрону.

Молодка оторвалась было от усача и тут же снова прильнула к нему, старенькая мать в душегрее торопливо крестила сына. Он, запунцовев, косился на товарищей. Даже Васька с Егором замерли на какое-то мгновенье, охватывая цепким взглядом реку в островах-утюгах, город, раскинутый вдаль. И оба вздохнули украдкой.

Заревел гудок, состав содрогнулся из конца в конец, медленно поплыл по рельсам. Добровольцы бегом догоняли поезд, им протягивали с подножек руки. Последними в вагон, где ехали Васька и Егор, вскочили трое темнобровых парней. Васька с завистью оглядел туго набитые мешки, принесенные ими.

— Жратвы-то, жратвы! А мы на сухарях, да и тех кот наплакал.

— Сам не плачь, — сказал Егор. — Еды не станет, будем ичигом воду хлебать, подошвой закусывать!

— Эка, повеселел!

Скрипело вагонное, расшатанное в пазах дерево, колеса то ускоряли, то вовсе прекращали перестук. Станция шла за полустанком, и почти всюду — новые короткие встречи, новые проводы. Ротные политруки шли по вагонам, возвращались довольные: от эшелона пока не отстал ни один боец.

4

До глубокой ночи не редел круг в шестом вагоне, без устали, с нежными взвизгами, тараторила Васькина тальянка, поддавала жару. Казак сменял добровольца, доброволец — казака, но всех переплясал в тот вечер Егорка Брагин. Не присел ни разу, чтобы перевести дух, знай выделывал коленце за коленцем. Что-то словно сдвинулось в нем, какая-то стопудовая глыба, и веселье, заказанное с пеленок, вдруг вырвалось на свет огневой чечеткой…

Потом угомонился и он, покурив за компанию, прилег на солому. Рядом спал Васька, раскидав руки-ноги, всхрапывал, чмокал губами. С вечера поели кое-как: сгрызли по черному сухарю, запили жиденькой казенной баландой, только и всего. Зато темнобровые молодцы не теряли времени даром. Вот и теперь: вынули огромный шмат сала, нашпигованный чесноком, достали каравай свежей домашней выпечки. Жевали долго, вспоминая ласковым словом деда, мастера по засолке. Уловив чей-то голодный взгляд, засопели, отодвинулись вместе с мешками в темноту.