Дома жизнь превратилась в ад. Скачки настроения у Тома стали еще более резкими. Ясно было, что он не может где-то работать, тем более что его врач наконец поставил диагноз – шизофрения, мягкая форма. Мама с папой были подавлены, хотя такой диагноз не стал для них неожиданным. Они отчаянно старались устроить его в интернат для умственно отсталых в Уэльсе. Мое присутствие брату не помогало. С одной стороны, Том был со мной необычайно ласковым, но с другой – безумно ревновал из-за внимания, какое я получала – сначала из-за тенниса, теперь из-за болезни. Для родителей Том был тяжелой ношей, его будущее было туманным. Мне хотелось держаться подальше от этой проблемы. У меня не хватало терпения, я не понимала, как теперь, когда я в такой ситуации, кто-то может меня ревновать…
Больше всех меня поддерживала Софи. Она ездила в Румынию и работала там в приюте, но к Рождеству вернулась. Вечерами она часто заглядывала к нам на ужин, или мы ходили в кино. Ей предложили место в Бристольском университете – со следующей осени.
Мне становилось хуже. Однажды днем я пошла на работу, чувствуя себя неважно. Желтая пилюля, которую я глотала каждое утро, не помогала, лишь вызывала тошноту. Придя на свое место, я с облегчением села. На моем столе лежали письма и меню, которые нужно было напечатать. За дверью Ричард разговаривал по телефону. Я посмотрела на листок бумаги, лежавший наверху. Внезапно буквы закружились волчком и расплылись. У меня во рту закипела слюна. Я помчалась в туалет, чтобы выплюнуть ее. Потом закрыла глаза; мне казалось, будто я еду на карусели, мне уже плохо, а злой карусельщик никак не хочет ее остановить. Я услышала шаги. Ричард постучал в дверь.
– Элис, у вас все в порядке? Вы давно уже здесь сидите. Просто мне надо уйти.
Мне хотелось провалиться сквозь пол. Я открыла дверь.
– Я плоховато себя чувствую, меня мутит. Не знаю, что на меня нашло. – Симулянтка. Жалеешь себя.
– Должно быть, поздно легли спать, – пошутил он. Если бы! Я уже целую вечность не была на вечеринках.
– Можно я пойду домой? Сегодня от меня все равно никакой пользы, – попросила я.
И вот я сидела в кабинете доктора Бакли и ждала его возвращения. Когда он беседовал со мной, его срочно вызвали в отделение. Я поглядывала на свою историю болезни. На обложке стоял штемпель «Конфиденциально». Но ведь это моя история. Что они могли скрывать от меня? Я схватила папку. Из нее выпало письмо.
Я уверена, речь идет обо мне. Мой артрит пройдет.
Не я.
У меня остановилось сердце. Я еще раз прочла эти строчки. Сунув письмо в папку, я схватила сумочку и вышла из кабинета. В приемной сидели унылые фигуры – пожилая леди с палочкой, мужчина в инвалидном кресле, мать с малышом, ножки которого были закованы в шины. Я не хотела быть среди них. Я прошла мимо, выскочила в коридор, покинула отделение. Я больше туда не приду. Мне страшно.
– Мы уже знали, – спокойно признался папа, когда я рассказала ему о письме.
– Что ж, спасибо вам, что сказали об этом, – заорала я.
– Это было еще до твоих экзаменов. Тогда мы не могли сообщить тебе. Хотя, может, и надо было, не знаю… – Папа огорченно покачал головой.
– Несчастная девочка. Боль. Инвалидность. Это не про меня, – взбунтовалась я, кипя злостью. – Откуда они это знают уже сейчас? Почему они так уверены? Я не приятная девочка. Ненавижу это слово! А еще я пью и начала курить. Видишь, ни черта-то они не знают!
– Элис, успокойся, – строго одернула меня мама. – Мы поступили так, как считали лучшим в то время.
– Успокоиться? Зачем? – в отчаянии закричала я. – Вы должны были мне сказать!
Я выскочила из комнаты, хлопнув дверью.
Я должна пойти другой дорогой.
Я не позволю себе быть такой.
Двадцать четыре. Яблочный уксус и мед
Друзья присылали нам с мамой информацию об альтернативной терапии, целителях, диетологах…
– Ты пробовала коралловый кальций? Его собирают на коралловом рифе возле японских островов Окинава и Токуносима, – сообщила одна наша знакомая.