Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Вообще, все сведения, которые у нас есть, косвенно указывают, конечно, не на богатство, но определенно на достаток семьи Дмитревых. Во время своей поездки в Петербург Александр останавливается в гостинице «Националь» на Гончарной, близко от Московского (тогда Николаевского) вокзала. Летом семья отдыхает на даче в Святошине, под Киевом[225]. Одна, вероятно младшая, сестра Ольга была учительницей рукоделия в женской гимназии[226], другая – замужем за преподавателем Киевской духовной семинарии В. Д. Сокольским[227]. Вполне размеренная и уверенная жизнь, с более или менее понятными перспективами, которой вскоре не станет и которую придется спрятать.

Примерно после 1915 г. наступает период в жизни Дмитрева, о котором (по крайней мере сейчас) известно немногое. Возможно, в это время он женился. Возможно, перед революцией или вскоре после умирает отец – он был еще жив в 1916 г.[228] Дмитрев остается в Одессе, где уже при советской власти станет инструктором Отдела народного образования. О его деятельности и политических взглядах в те годы, когда Одесса недолго побыла советской республикой, а позже повидала и германцев, и петлюровцев, и белых, и интервентов, сказать ничего нельзя, кроме того, что на стороне красных он активно не выступал – иначе непременно писал бы об этом позже. В 1922 г. он возвращается в Киев.

Спасскую улицу тогда еще, правда, не переименовали в Комсомольскую (это произойдет в 1928 г.) и Воскресенскую церковь еще не разрушили (в 1930‐х гг. на ее месте возведут жилой дом), но прежний мир уже рассыпался, несмотря на многочисленные его остатки. Кто из родных выжил и где оказался, неизвестно. В 1923–1924 гг. Дмитрев проходит курсы марксизма-ленинизма при Киевском обкоме профсоюза, но куда-то надежно устроиться (возможно, из‐за происхождения) не может, продолжая работать инструктором в народном образовании[229]. Какая-то надежда появляется в конце 1920‐х гг., когда Ф. И. Успенский включил его в состав Византинологической комиссии Украинской академии наук, но Успенский умирает, а Дмитрев не успеет надежно устроиться ни в какую академическую структуру[230].

В начале 1930‐х гг. он в Москве, работает в Московском архивном управлении и исторической библиотеке, занимается сбором материалов для находившейся тогда под шефством М. Горького серии об истории фабрик и заводов[231], и это в общем было явно не то, чем он бы хотел заниматься и далее. Тем не менее с 1929 г. начинается и кое-что новое в его жизни – он начинает сотрудничать с издательствами «Безбожник» и «Атеист», для которых в течение последующего десятилетия подготовит серию брошюр.

Борьба с религией в советский период была поставлена широко, но на раннем этапе, как и во всех остальных сферах, квалифицированных специалистов катастрофически не хватало. Первоначально проблема решалась за счет переводов и переизданий книг зарубежных авторов, которые можно было использовать в своих целях, – то, что Ленин в типичной для него манере сведения человека к типажу назвал «„союзом“ с Древсами»[232]. Но необходимость в производстве собственной интеллектуальной продукции это не отменяло, особенно по мере нарастания критического отношения к буржуазной науке[233]. История же раннего христианства, без которой полноценная критика религии была невозможной, относилась к области Античности и требовала знания греческого и латыни для адекватного чтения источников, а также основных европейских языков для знакомства с современным состоянием исследований по теме.

Так советской пропаганде понадобились люди с классическим образованием. Возможно, в это время Дмитрев знакомится с А. Б. Рановичем, который был редактором в «Безбожнике» (хотя нельзя исключать и какого-то более раннего знакомства в Киеве, откуда Ранович переехал в Москву в 1929 г.)[234]. И это тоже интересный факт, потому что Ранович – пример безусловной удачи в научной карьере того периода, при этом его путь типологически сходен с путем Дмитрева. До революции никто бы и не подумал, что у этих людей есть что-то общее, но теперь акценты сместились. Ранович (до революции – Рабинович), обучавшийся в хедере и из‐за еврейского происхождения не сразу поступивший в Киевский университет, тоже хорошо знал древние языки (включая, само собой, древнееврейский), и его вхождение в советскую науку также началось с базы, заложенной антирелигиозными брошюрами, которые они писали с Дмитревым в одни и те же годы.