Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Незначительность влияния медицинской модели гомосексуальности в последние годы царизма была обусловлена как хронологическими факторами, так и обстоятельствами ее развития. Отставание России от стран Запада в деле проведения либеральных реформ замедлило появление и эволюцию этой чрезвычайно специфической формы судебно-медицинской экспертизы. Даже после усвоения накопленных судебной медициной знаний о «педерастии» и «лесбийской любви» новый подход не получил широкого признания. Судебные врачи не имели институциональной базы и без энтузиазма относились к исполнению обязанностей, возлагавшихся на них государством. Несмотря на существование закона, требовавшего бдительного и неусыпного надзора за «содомитом» (но не «трибадой»), нерегулярность и индифферентность действий полицейских властей отодвигала экспертизу распознания на периферию судебной медицины.

Смена парадигмы в виде перехода от судебной медицины к психиатрии в теориях о медицинском значении однополой любви способствовала тому, что медицина в России не стремилась патологизировать «гомосексуалиста». Психиатры царской России были ввергнуты в борьбу между институциями, угрожавшую самому существованию их профессии. Оставалось мало сил на то, чтобы расширять дисциплину за пределы основных ее целей – оказания помощи душевнобольным, содержания психиатрических лечебниц и развития частной практики (для городской элиты). Сталкиваясь с проблемой гомосексуальности, российские психиатры отказывались стигматизировать ее в полной мере, когда возникал дискурс о женщинах или людях из низших классов, поскольку медики испытывали к ним симпатию ввиду их подчиненного положения тем, кто стоял выше их на социальной лестнице. Психиатры сами тяготились своей зависимостью от самодержавия. Режим предпочитал силу, крайне подозрительно относился к научной экспертизе и не воспринимал дисциплинарные дискурсы, которые постепенно развивались в буржуазных и более либеральных обществах.

Эвфемизация в полицейском преследовании мужеложства

Российское законодательство позднеимперской эпохи было недвусмысленно нацелено против мужских однополых отношений. До 1900 года уголовное наказание за мужеложство между согласными взрослыми было достаточно суровым и продолжало оставаться таковым даже после пересмотра наказаний[370]. Царистский дискурс не щадил адептов мужской однополой любви, хотя женский однополый эрос он практически игнорировал. Тем не менее применение этого закона характеризовалось множеством противоречий, которые таились под «гладью эвфемистичной власти»[371]. До 1905 года количество судебных преследований постоянно снижалось, при этом система намного чаще интересовалась представителями низших классов, чем высшим обществом. Приговоры за добровольное мужеложство выносились все реже и реже. В результате революции 1905 года усилилось внимание к определенным группам населения и частям империи, что в очередной раз подчеркнуло избирательные юридическую практику и полицейское преследование в рамках данного закона. Завуалированная, но не являющаяся тайной ни для кого терпимость последних двух царей к мужчинам, имевших секс с другими мужчинами (как внутри царской семьи, так и при дворе), замкнула круг противоречий между гомосексуальностью и законом.