И, как в оркестре, когда тут же мелодию подхватывают другие инструменты, послышались слова Шниттера:
— Немецкий пролетарий только в том случае работает по-настоящему во имя своего будущего, если он трудится во славу германского оружия. Я тоже побывал в украшенном флагами, хмельном от восторга Лемберге. Изо всех витрин глядели на меня портреты Франца-Иосифа… Самое прекрасное кафе Лемберга — кафе «Ренесанс», там в сиянье блестящих зеркал и ослепительных люстр под музыку пируют венгерские, немецкие и австрийские офицеры, воодушевленные улыбками лембергских красавиц. Музыка играет, с треском вылетают пробки из бутылок с шампанским. Лемберг свободен!
— Что будет с арестованными рабочими? Почему их бросили на произвол судьбы? Это предательство!
— Я отвечаю словами товарищей Хазе, Шейдемана и Эберта, — крикнул Шниттер с надменной самоуверенностью. — Вас бессовестно обманывают те, кто в своих брошюрах и воззваниях искажает или вовсе лживо толкует международное и внутреннее положение и без всяких оснований обвиняет немецкий пролетариат и нас в том, будто мы недостаточно громко говорим о мирных устремлениях рабочего класса. Те, кому хочется сохранить единство немецкого и, я добавляю, венгерского рабочего класса — а нынче, да и после войны в этом будет величайшая нужда, — должны решительно осудить подобные козни, направленные к расколу партии.
— Вы сами плетете козни!
Порядок враз нарушился. Все словно осатанели.
— Правильно!
— Неправильно!..
— Дисциплину надо соблюдать!
— Хватит нам этой дисциплины!
— Скажите лучше про заработную плату!
— И речи быть не может.
— Нет, может!
— Чего лезете?
Видно, случилось что-то и около трибуны Селеши.
— Предали социализм! — послышалось оттуда.
— Тише, смутьяны, не то мы вышвырнем вас!
А Селеши бубнил свое:
— Разве Эберт не был рабочим? Шейдеман и Носке не были рабочими? Чего мутите воду? Разве может выходец из рабочих быть предателем рабочего класса? Не может!
— Может! Например, вы! — крикнул главный доверенный Чепеля. — Какое вам дело, господин Сорренто, до рабочего класса?
— Сорренто? — Селеши уже задыхался от ярости. — А при чем тут кафе «Сорренто»?
— При том, что вы его совладелец!
— Врете!..
Все закружилось вокруг Селеши, один только Шниттер продолжал еще ораторствовать:
— Мы и в нынешнем году отказались от первомайского праздника и пришли к этому решению в полном согласии с двумя крупнейшими партиями Интернационала. С немецкой и австрийской братскими партиями. Мир изменился… Вот что вы поймите!.. Защита австро-венгерской монархии требует других решений и от нас, от рабочих, и от работодателей. Да разве можно было бы представить себе когда-либо такое собрание, какое состоялось на днях? Пролетарии сидели рядом с миллионерами, директорами банков, людьми, которые купаются в изобилии. По предложению банковского воротилы Лео Ланци в президиум был избран руководитель венгерского совета профсоюзов Шаму Ясаи.
Рабочие все больше возмущались.
Из толпы вышли сыщики и теперь открыто двинулись к ним.
— Йошка, — сказал Пал Модьороши. — А ну, мотай отсюда!
И Йошка Франк, выполняя приказ, в мгновенье ока исчез в толпе вместе с Пирошкой В тот день Мартон его больше не видел.
Селеши и Доминич направились туда, откуда началась перепалка. Селеши издали заметил раскрасневшегося Мартона. Лицо мальчика, видно, не понравилось ему.
— У-у, сопляк! Это вы тут шумите? Да вы еще в животе у матери сидели, когда я уже социалистом был.
Могучий Петер Чики подошел к Селеши и с вызовом, гордо откинул голову.
— А вы, наверное, и в животе у мамаши были уже откормленным к рождеству поросенком. Поняли?..
Все громко расхохотались.
— Дайте ему по морде! — крикнул Доминич Игнацу Селеши.
Петер Чики подошел к ним вплотную и выпятил грудь.
— А ну, попробуйте!.. Я сейчас как раз в ударе.
— Сами дайте, — процедил Игнац Селеши сквозь толстые губы и, отступив, встал вполоборота: совсем отвернуться не посмел — побоялся, что ударят сзади.
Люди собирались уже домой.
— Ребята, — сказал Модьороши Мартону и его друзьям, — вам тоже пора смываться.
И мальчишки даже не заметили, как кто-то схватил их за руки и потащил за собой.
Проспект заполнился людьми.
Мартон и его друзья шагали вместе. Уже начало смеркаться, когда они вышли на Шорокшарский проспект.
Над Дунаем и Будайскими горами во всю мощь пылал закат.
Директор Гросс и другие именитые чиновники Оружейного завода, которые расположились на лужайке возле опушки леса, остались довольны народным гуляньем. Поэтому, как и всегда, сделали вывод, что народ тоже доволен. Суматоха и перепалка были не так уж велики, чтобы произвести впечатление на заводские власти. (В центре толпы толкались, правда, кричали и чуть ли не драку устроили. Но ведь в народе это обычное дело, смешно требовать здесь благопристойных манер.) Такие люди только тогда и замечают искру, когда она уже разгорелась пламенем и охватила весь дом.
Поэтому на следующее утро, как и решили накануне, на стенах консервного завода преспокойно расклеили плакаты.