Другая музыка нужна

Мартон так никогда и не узнал, что мать Илонки коробила изысканно-грубая надменность мужа. «Ну чего он хочет от них? Чего он хочет? Ведь они же дети… Прекрасные дети!.. Не надо их трогать…»

— В конце книги? — повторил снова Мартон. — В конце книги стоит точка.

— Верно! — улыбнулся рослый мужчина.

И Мартону показалось, что он даже чуть заметно подмигнул жене, молчаливо стоявшей рядом с ним, А Илонка не приходила.

— Верно! — повторил отец и протянул Мартону руку.

По всем правилам приличия Мартон должен был бы уйти. Но он ждал. А Илонка все не выходила. Она была в другой комнате. Что она там делала? Подслушивала или стыдилась за отца, а может быть, сердилась и плакала? Или, быть может, просто смирилась с решением отца? Или, наоборот, бунтовала, решила не сдаваться.

— Верно! — сказал еще раз напоследок отец и, чтоб Мартон понял — дальше нечего ждать, — добавил: — Ну что ж, честь имею откланяться!

Мартон повернулся и, пробормотав что-то, направился к дверям. Во рту у него пересохло, в голове было пусто. Он медленно шел по прихожей, остановился даже: может, Илонка выйдет к нему? Но она не выходила, не пошла за ним… Не пошла… Как он добрался тогда до дому, он до сих пор не помнит…

Словно факел, вышвырнутый в бурю, таким страшным горел он пламенем. А потом появилось и чувство унижения.

Мартон снова шел по улице Луизы… Издали было видно: идет мальчик, переходит улицу, площадь, почти бегом, не останавливаясь даже перед бешено звонящими трамваями, не обращая внимания на окрики извозчиков, бежит, бежит не оглядываясь…

Он бежит к Тибору.

— Что случилось, Мартон? — с ужасом спросил его Тибор.

И тогда он расплакался и долго не мог произнести ничего, только:

— Илонка! Илонка!..

С тех пор он не видел Илонки. Прошло полтора года…

3

Дул сырой, холодный ветер, насквозь пронизывал кургузое пальтецо Мартона. Он содрогнулся, может, из-за холода, а может, от щемящей боли, вызванной воспоминаниями (который раз!..), и прибавил шагу. Смотрел на небо, на безрадостные осенние тучи, на выглядывавшее сквозь них и тут же оскорбленно прятавшееся солнце, лучи которого надменно отталкивали налетавшие шквалы северного ветра.

…И даже письма Илонки пропали. Как раз в пасхальные каникулы. В воскресенье Мартон вернулся в обед домой и обнаружил взломанную пустую шкатулку. Взломали ее, очевидно, недавно и в присутствии всей семьи, ибо ребята во все глаза смотрели на Мартона. Фицек, для которого стихи, любовная переписка и эта самая «сам-сим — черт знает какая! — фония» были уже вовсе непонятны, — Фицек отвел глаза в сторону. А Отто сказал: «Этой чепухой ты брось заниматься… в своих же интересах! И в прошлом году ты из-за нее провалился на экзаменах!» Мартон не произнес ни звука. Вышел как во сне. Сперва на кухню. Потом на галерею. Потом на улицу. Потом пошел к одному из своих учеников. Попросил задаток. И отправился прямиком на Андялфельд, в Народный дом. Уплатил вперед за неделю три кроны шестьдесят филлеров, поднялся на второй этаж, в небольшую кабинку, стены которой не доходили до потолка. Строили так, видно, затем, чтобы одной лампочкой осветить сразу два помещеньица, либо затем, чтобы можно было, встав на стул, увидеть, чем занимается там жилец.

Из соседней кабинки послышался кашель.

— Что ж, вот я и стал самостоятельным, — утомленно, с чувством глубокого унижения произнес Мартон в своей конуре.

Час был поздний. Мальчик разделся и забрался под одеяло. Такого одиночества он не испытывал еще никогда. Впервые сбежал он из дому.

На другой день Мартон отправился искать работу: подспорье к самостоятельности. Побывал в двух местах. Не взяли. И тут у него вся охота пропала. Он купил толстую тетрадь, решив всю ее исписать стихами. Он сидел, сидел, и ни одна строчка так и не пожелала родиться, хотя сейчас ему никто не мешал. «Да, не так-то просто быть самостоятельным…»

Раскаяние душило Мартона. Перед глазами вставала покинутая, такая привычная квартира, слышался запах комнаты, где они жили.

Теперь уже ни на кого, даже на Отто, он не сердился.

На пятый день подстерег Банди, когда тот шел в школу.

— Ну, что дома?

— Ничего.

— А мама плачет?

— Иногда.

— А папа?

— Он сказал: «Черт с ним!»

Беглец вернулся домой. Первая попытка не удалась. Он больше никогда не спрашивал, куда девались письма Илонки. Видимо, Отто уничтожил их «в интересах Мартона». О, глупый!.. Этим думал положить конец?!

«Нет, нет, это не конец, — твердил Мартон, идя навстречу холодному ветру по грязному снежному большаку. — Пока я люблю ее, Илонка есть. А я люблю ее больше, чем когда-либо…» Он улыбнулся. Глаза его загорелись. «Да! Больше! Но разве можно больше?.. Можно! Потому что я страдаю сейчас, а все-таки люблю…»