Другая музыка нужна

— Очень извиняюсь, милостивая сударыня, но мы с… хотим на привет его величества! Нам не молитвенники нужны. Половина венгерцев уже погибла. Вы лучше скажите, сударыня, что с нами будет? С солдатами? Чем мы хуже господ офицеров?.. Пять копеек?.. Дома наши хозяйства разорены. Жены наши, коли помоложе, так в шлюхи пошли, а коли постарше, так в ночные сторожа подались. А земля? Пора кончать уже эту сволочную войну, иначе, сударыня, мы не ручаемся за себя!

Графиня побледнела.

— Que me veut-il, cet homme?! («Чего хочет от меня этот человек?!»)

Русский генерал кивнул в ответ на вопросительный взгляд казачьего полковника; и тогда полковник вместе с пленным венгерским офицером подошли к Габору Чордашу и так толкнули его, что Чордаш отлетел к пленным солдатам и, опрокинув двоих ослабевших товарищей, распластался на снегу.

Трое пленных лежали на замерзшей земле. Потом медленно встали и молча, с ненавистью посмотрели на офицеров, столь неожиданно ставших союзниками. Пленный австрийский полковник, старший по лагерю, истерически заорал:

— Wer ist dieser Rebell? Фамилию его. Нам не нужны тут бунтари… Ach, das ist eine Nation, — задыхаясь от злости, говорил он русскому генералу, — diese Ungarn! Rákóczi! Kossuth![42]

— Разойтись! — приказал начальник конвоя. — В барак! По местам!

Пленные уже отлично понимали слова русской команды, но никто не тронулся с места. Дёрдь Новак вышел на пять шагов вперед и крикнул:

— Графиня, примите к сведению и передайте дома, что мы еще вернемся. И тогда горе господам!..

Конвойные хотели кинуться на Новака, но пленные солдаты выскочили вперед, сломали строй и стеной оградили Новака.

— В барак! — гаркнул австрийский офицер.

Он испугался, что солдаты бросятся на них.

Но никто не бросился. Пленные только возмущенно кричали, крики их переросли в единый вопль, похожий на вой паровозного свистка. Лица исчезли. Графиня видела одни кричащие рты. Рты, рты, одни рты зияли кругом…

Шатаясь, почти теряя сознание, она повернулась и торопливо удалилась вместе со свитой.

Слышались французские, немецкие и русские слова, но вслед графине летели и венгерские ругательства: «Мать твою!.. И отца тоже!.. Шлюха!»

По милости Хорвата Махонького обо всем случившемся прознали и в соседних бараках. Там уже и слушать не стали графиню. Едва она появлялась, сразу же поднимался шум и кавардак.

8

Русское командование втайне потешалось над смутой в рядах неприятеля и поручило вести следствие австрийскому пленному полковнику: пусть, мол, разбираются в своих делах сами.

Новака, Чордаша, Хорвата и Чонгради полковник передал «внутрилагерному военному трибуналу». Главным обвиняемым был Чонгради. По утверждению полковника, он первый нарушил порядок.

Хорошо еще, что не окопали кругом ту желтоватую дырочку на снегу, которая дымилась лишь несколько секунд и тут же замерзла от стужи. Хорошо, что не вырубили ее и не поместили на стол трибунала в качестве улики и вещественного доказательства!

Заседание военного трибунала проходило в офицерском бараке. За несколько дней до заседания прапорщик заявил на офицерском собрании, что обвиняемым должны разрешить пригласить адвокатов. Полковник запротестовал:

— В плену адвокаты не положены.

— Положены! — отвечал прапорщик. — Иначе приговор не действителен.

— Не действителен? — спросил туповатый полковник.

— Согласно параграфам уголовного процессуального кодекса, — прапорщик уверенно называл параграфы, на самом деле не имея о них ни малейшего представления, — без адвоката…

Полковник согласился. Прапорщик уговорил его «во имя поддержания дисциплины и воспитания рядовых» пригласить на заседание трибунала двух-трех представителей от каждого солдатского барака.

На заседании трибунала прапорщик произнес получасовую речь, прослушав которую члены трибунала заявили, что будут судить его самого.

— Ну что же, — ответил прапорщик. — Момент подходящий. Я как раз не занят.

И его вывели из офицерского барака.

Обвиняемых приговорили за бунт к смертной казни через повешение. Потом трибунал преобразовался в совет по помилованию и смягчил приговор, заменив повешение расстрелом, который должен быть приведен в исполнение, когда пленные вернутся из плена домой.

Прапорщик, возвратившись снова в офицерский барак, пробился сквозь кольцо офицеров как раз в тот миг, когда приговоренные к смерти и солдатские представители бранились и смеялись до упаду. Дело в том, что после оглашения приговора Дёрдь Новак бросил трибуналу такое ругательство, какое даже андялфельдские рабочие употребляют редко, да и то лишь в величайшем гневе.

Прапорщик быстрым шагом подошел к столу. Хотел что-то сказать, но полковник, увидев, что он снова здесь, заорал:

— В карцер! В темницу! Всех! И вас тоже, Бела Кун!

— Хотел бы я посмотреть на того, кто посмеет притронуться ко мне! — крикнул прапорщик, и голос его раскатился по всему бараку. — Товарищи! — обратился он к представителям солдат. — Выставьте у солдатских бараков свой караул. И если кто-нибудь из них посмеет… тогда…

— Погодите, мы тут наведем порядок! — кричал полковник, окончательно выйдя из себя.