Другая музыка нужна

А я все болтаюсь. Знаю, что поступил неправильно. Но что ж делать, если я не выношу несправедливости! А по-твоему, правильней было бы терпеть разные несправедливости ради аттестата зрелости или ради чего угодно другого, ты понимаешь, чего угодно другого? По-твоему, все это надо было терпеть?.. Человек должен сделать выбор. Верно? А уж коли сделал, так терпи и не хнычь! Конечно, лучше всего было бы так: чтоб и несправедливостей не было, и на аттестат зрелости сдать, и работать, и любить… — Он еще раз повторил слово «любить» и замолчал.

Петер не перебивал друга, который вдруг сделал вид, будто с увлечением разглядывает мчащийся по улице трамвай и висящих на подножках людей, хотя с начала войны это было самым привычным зрелищем.

— Ты думаешь, — продолжал Мартон, когда трамвай был уже далеко, — что когда-нибудь и я стану рассказывать, будто сам бросил Илонку? Ни за что! Я рассказываю так, как оно было на самом деле. Ложь мне не нужна! Меня бросили, меня выставили! Вот и все — понял?! — сердито крикнул он Петеру. — И все это я говорю лишь для того, чтобы ты правильно судил обо мне.

— Что ты оправдываешься? Будто я не знаю тебя, — сказал Петер.

Они шли по улице. Стоял морозный ветреный декабрь. И как раз в этот год, когда трудно стало с топливом, зима наступила рано. Видно, и ей не хотелось отставать в том великом испытании, которому надлежало выяснить, сколько еще могут выдержать люди. Впрочем, уже выяснилось, что гораздо больше, чем можно было предположить: «Человек не лошадь, — говаривал Фицек, — все выдюжит».

Друзья расстались возле кино «Эльдорадо». Петер пошел на площадь Ракоци, на рынок, где в рождественские каникулы помогал торговкам выгружать товары. За это он получал картофель, капусту, морковь и нес домой матери.

Мартон отправился на бульвар, где на стендах были расклеены газеты. На последних страницах он мог прочесть объявления о приеме на работу. Авось да найдется что-нибудь!

Задумавшись, шел он по улице той самой походкой, по которой всегда угадаешь подростка: склоненная набок голова, повисшие руки, легкие, но неуверенные движения ног.

Трое мужчин в черных костюмах перебранивались перед кафе «Сорренто». Мартон уже прошел было мимо, но долетевшие слова заставили его остановиться. Он притворился, будто читает наклеенные на столбе афиши.

— Нам нужен другой молодой человек! Ты сам виноват, что этот сбежал.

— Не я виноват.

— А кто ж, по-твоему? Удрал-то он небось с твоей дочкой… Где я возьму сейчас барабанщика? Говорил тебе, оставь их в покое. Собака гуляла и хвост прогуляла… Вот и все…

— Заткнись, грязный ты человек!.. Случись такое с твоей дочкой, разве ты оставил бы их в покое?

— Я? Конечно! Это пусть барабанщик ее не оставляет в покое. Пусть хоть барабанит на ней.

— Задушу!..

— Это ты как хочешь, только раздобудь прежде нового барабанщика.

— Откуда я его возьму? Тут старый хрыч не подойдет. Молодые все в армию поуходили.

— А может, у тебя еще дочка есть?

— Есть еще одна. Задушу!.. — крикнул отчаявшийся папаша.

— Смотри: поосторожней!.. Не то, чего доброго, виолончель свою задушишь, и она уже ни звука не издаст. Подавай барабанщика — и никаких гвоздей!

Мартон повернулся к ним.

— А я не подошел бы вам?

Все три музыканта, как бывает, когда чужой подходит к спорящей компании, сердито глянули на юношу и замолчали.

— Кто вы такой? — спросил один из них, очевидно, примаш[45].

— Я — Мартон Фицек.

— Никогда не слыхал. В салонном, в цыганском, в каком оркестре играете?

Мартон смутился.

— Я… то есть… Я… барабанил у Мартонфи.

— Оркестр Мартонфи? Это где ж такое? — И по губам и по глазам примаша разлилась масленая улыбка. Сверкнули его безупречные зубы.

— Не оркестр…

— Барабан, тарелка, треугольник?..

— Не-ет… Просто стол… Я по столу барабанил.

Улыбка исчезла из глаз примаша. Красивые зубы будто превратились в клыки. Казалось, примаш хочет дать Мартону по физиономии, уже сделал шаг к нему, но Мартон не попятился, а по-прежнему доверчиво смотрел на этого непонятно почему ожесточившегося человека. И тогда рука, поднявшаяся для удара, опустилась, а потом снова поднялась, но уже совсем с иной целью. Примаш схватил Мартона за пуговицу пальто и притянул к себе.

— Вы музыкант?

— Композитор.

— Композитор?

— Вернее, как бы сказать…

— На каком инструменте играете?

— На губной гармошке и цимбале… Вернее… Сами посмотрите…

— С барабаном ходить умеете?

— С барабаном ходить?

— Да… Но чтоб не украсть ни гроша!

— Украсть? — Мартон покраснел.

— Пошли! — сказал примаш.

В кафе еще никого не было. Мартона посадили за барабан. Примаш подозвал пианиста.

— Сыграйте что-нибудь знакомое мне, — попросил Мартон и взял в правую руку барабанную палочку.

Перед ним стоял большой барабан с прикрепленной медной тарелкой сверху. Мартон просунул большой палец левой руки в кожаное ушко другой тарелки. Рядом висел треугольник, сбоку на стуле лежал маленький барабан, ожидая своей ежедневной порции побоев.