Другая музыка нужна

— Тогда поезжайте с Пиштой в Сентмартон… Тетя Терез написала, что собрала для нас пятьдесят килограммов картошки, десять килограммов фасоли и немного сала. Это ведь не пустяки… Вот одного только не пойму, почему ничего ни пишет про нашу мать! — Она пытливо взглянула на Мартона. — Может быть, маменька больна?

— Ну, что вы, больна! — возразил вместо Мартона Отто. — Тетя Терез попросту забыла написать о ней.

— Может быть… — сказала г-жа Фицек. — А не поехать ли мне самой?

— Ужо осенью, мама… — И Отто обнял мать. — Осенью… К тому времени и отец будет дома.

Мать посмотрела Отто в глаза. Он выдержал ее взгляд. Г-жа Фицек вздохнула.

— Ну, ладно… Пускай поедут Мартон и Пишта, Я испеку печеньица… Совсем легкого… бабушке. Много-то не из чего… Яйца… Сахар… Да, кстати, купите бабушке мятных конфеток. Таких треугольных… Двести пятьдесят граммов. Бабушка их очень любит. Но долго не задерживайтесь.

— Что вы!.. Через неделю будем дома.

— Отдохните малость. Можете вернуться и через десять дней. Бабушка обрадуется… Внуки как-никак… Но про отца ни слова. Скажите, что работает, жив-здоров… Бедная маменька!.. Вы уж не говорите ей. И она пытливо заглянула в глаза Мартону.

— Конечно, мама. Ни слова ей не скажем, уж вы поверьте мне. Бабушка, ей-богу, ничего не узнает… — с трудом произнес он.

Ему казалось, будто в легкие к нему набилось столько воздуха, что теперь он никак оттуда не выйдет.

Г-жа Фицек еще долго в нерешительности смотрела перед собой. Но потом печенье, которое она будет печь, и треугольные мятные конфетки, что купит Мартон, показались ей такой ощутимой реальностью, что разогнали сомнения.

Уже по дороге в Сентмартон, возле Келенфельда, Пишта развернул пакетик с печеньем.

— Мартон, давай съедим?

— Ешь, — ответил Мартон. — Мне не хочется сейчас, Попозже…

— Ладно, — согласился Пишта, глядя на соблазнительные печеньица.

И восемь дней спустя ребята вернулись с мешком картошки, мешочком фасоли и еще кое с чем.

И теперь они радостно выгружали гостинцы, присланные тетушкой Терез.

— Нам даже орехов дали, — сказал Мартон.

— И муки тоже, — подхватил Пишта.

— А как бабушка? — спросила г-жа Фицек.

— Хорошо! — ответил Мартон и тут же принялся развязывать мешок: не хотел, чтобы мать видела выражение его лица.

— А что она просила передать?

Мартон ответил не сразу, притворился, будто очень занят мешком, который никак не хочет развязаться.

— Поцелуй просила передать, — послышался наконец его хриплый голос; мальчик упорно не поднимал головы от мешка.

— А печенье?

— Ах, да! Просила поблагодарить… И за мятные конфеты тоже.

— Сынок, — мать подняла голову Мартона, — дай честное слово, что бабушка жива.

Мартон хотел было поклясться, но слова застряли у него в горле.

Глаза матери налились слезами.

— Когда она умерла?

— В феврале.

Мать села за стол, уронила голову на измученные руки и так смотрела перед собой. Ребята молча стояли возле нее, склонив головы.

— А я даже на похороны не поехала… — сказала она и, подняв на Мартона полные слез глаза, добавила: — Кто знает, может, и тебя не будет рядом, когда я умру… — И закивала головой.

И напрасно Мартон ласково убеждал ее:

— Мама!.. Мама!..

Она только кивала и кивала головой…

15

По окончании забастовки ни Мартона, ни его друзей обратно на работу не взяли.

Один Фифка Пес обрадовался этому, хотя именно он один и попал в черный список случайно. На гулянье он и рта не раскрывал. Когда начался митинг, скрылся в лесу. А на другой день, как только увидел конную полицию, попросту говоря, сбежал домой.

В первое утро, когда завод приступил к работе (рабочим повысили заработную плату на двадцать пять процентов), возле ворот началась форменная толкучка.

Швейцары, пожарники и чиновники образовали цепочку перед воротами. В руках у них были списки рабочих различных цехов. Мартона и его друзей даже к воротам не подпустили.

— Подождите!.. — крикнули им.

Загудела сирена. Пиште показалось, что она уж очень проникновенно гудит, будто из самой глубины души. И подумать только, заводская труба, а до чего по-разному гудит! Пиште она, например, говорила о том, что никто не имеет права выгнать его отсюда, потому что ему есть дело до этого завода, потому что…

Время приближалось к семи. Толпа не допущенных на завод все росла и росла… А те, которых впускали, вливались и вливались в ворота.

Пишта почувствовал разочарование: ведь вот для них же воровал он мясо, а теперь они будто и не замечают его. Кое-кто даже голову опускает, словно потерял что-то как раз перед самыми воротами.

— Что поделаешь, Пишта!.. — бросил ему кто-то.

— Я-то уж знал бы, что делать!.. — буркнул он в ответ.

— Профсоюзы, — пытался оправдаться другой.

— А мы не так уговорились с профсоюзами! — крикнул Йошка Франк. Он был сегодня бледный и усталый.

Еще один последний гудок. Ворота закрылись.

Вернулась вскоре и Пирошка из «детского цеха». Ее тоже выставили. Всем им возвратили трудовые книжки и документы.

— Нет, этого я так не оставлю! — сказал Йошка Франк. — Но вы сейчас ступайте домой.

— А ты? — спросил Пишта, разглядывая свое «Выпускное свидетельство начальной школы», словно папирус необычайной древности.