Другая музыка нужна

— Арестант, — повторил он снова и хотел было уже опять начать: «Я не виновен», «У меня шестеро детей» и «Господин следователь его величества короля и императора», но вместо этого только грустно заметил: — Не будь я арестантом, так другие не были бы свободными людьми. Хотя, по правде сказать, сюда и другие могут попасть.

— Кто?

— А это, видите ли, заранее никогда не угадаешь…

3

Когда следователь снова вызвал его, вопрос об изъятии маленького сапожника из привилегированной группы «Шандор Вайда и К°» был уже предрешен.

«Опасный дурак… Куда же сунуть его?» — раздумывал следователь. Он был полон доброжелательства к Фицеку, что совсем не мешало ему еще раз попытаться выудить у него сведения о настроениях антивоенных преступников (пока это ему никак не удавалось) — об «опасном социалисте» Пюнкешти, о Франке, Элеке Шпице и, главное, об Ене Алконе, принадлежавшем к партии буржуазных радикалов. Согласно указанию свыше он считался самым опасным преступником — «сторонником Антанты»!

…Раздался стук в дверь.

— Войдите.

В дверях стоял маленький сапожник, за спиной его возвышалась фигура тюремного надзирателя.

Следователь с улыбкой встретил Фицека, оцепеневшего от ужасной мысли: «А теперь что будет?..» Подписал препроводительную бумажку и тут же указал на стул, который стоял перед письменным столом.

Г-н Фицек сел. С краю письменного стола, совсем рядом с Фицеком, на ослепительно белой фарфоровой тарелке лежала пара длинноногих сосисок с хреном и две булки. Фицек даже зажмурился.

— Поешьте. Это для вас. Хотя вы, должно быть, не голодны — ведь Вайда уступил вам свое питание. Теперь, наверное, хватает?

Г-н Фицек взял в руку еще теплую сосиску. Надкусил. Кожица лопнула, брызнул сок. Язык г-на Фицека и сам он весь почувствовали себя на седьмом небе. И теперь маленький сапожник вел свои речи оттуда.

— Вы соблаговолили спросить, хватает ли мне пищи? Я, изволите ли знать, всегда голодный.

— А сколько же надо еды, чтобы вам хватило?

— Не знаю… У меня никогда еще такого не было… Не мог этого проверить. Очень вкусно… Давно не едал я сосисок. Даже дома… Булки!.. Кофе тоже мне? Спасибо… Настоящий кофе… Сладкий… Я сказал жене на свидании: «Свет не без добрых людей, они везде попадаются». Видите ли, жена моя газеты разносит, бедняжка… Не соблаговолите ли сказать мне… да… очень было вкусно… когда же меня выпустят отсюда?

— Это зависит от вас!

— От меня?..

— Скажите, господин Фицек, ведутся ли у вас там, в камере, такие разговоры, которые… одним словом, которые… которые интересуют нас?.. Нас!.. — И следователь щелкнул пальцем по своей накрахмаленной манишке.

— Под «нас» вы изволите подразумевать короля?

— И его тоже.

— И правительство?

— Да, тоже… Вы поняли меня?

— Как же! — с готовностью воскликнул Фицек. — Так вот, бывают ли такие разговоры? Бывают… Возьмем, к примеру, дядю Лисняи. Он уже год сидит. Говорит, что за три передовицы. Алконь же спорит с ним: «Дядя Лисняи, что вы дурака-то валяете, я ведь не следователь! Не вы же писали эти передовицы, а Шниттер». То есть, видите ли, не кобраковский Шниттер, а тот, что из «Непсавы».

Фицек замолк.

— Ну и… — торопил его следователь.

— Ну и… ничего! — тихо ответил Фицек.

После вкусной еды и горячего кофе его охватила вдруг сонливость. Охотнее всего он пошел бы сейчас в камеру — спать.

— А дядя Лисняи твердит свое: что, мол, это он написал. И крепко повздорил с Алконем, — еле слышно, как в полусне пробормотал Фицек, — И все кричит: «Я могу вам прочесть наизусть то, что написал!» — «А я ни одной своей статьи наизусть не помню, — отвечает ему Алконь. — Вы же, старик, выучили все это наизусть». И тут они пуще повздорили.

И Фицек, как большинство людей перед сном, глубоко вздохнул.

— Ну, и Лисняи… сознался?

— Нет… Сказал Алконю, чтобы… постыдился говорить так, сказал… что, дескать, честному человеку…

— Ну и… и?..

В глазах у Фицека следователь начал уже двоиться.

— И… и еще сказал, что он, то есть дядя Лисняи, в молодости был знаком с каким-то Танчичем. Случалось ли вам бывать когда-нибудь на улице Танчича? Так вот, он с этим самым Танчичем знаком… Он уже помер… Скажите, пожалуйста, — оживился вдруг Фицек. — Ну, а если Шниттер написал, так почему же не Шниттер сидит?

— Потому что Лисняи взял на себя.

— А если не будет брать на себя?

— Тогда Шниттера посадим, а Лисняи выпустим. Вы могли бы помочь этому несчастному старику.

— Стало быть, это так?

— Таков закон!

— Во всех случаях?

— Да.

— Почему же я сижу тогда, а не Первое Венгерское товарищество кожевенников? Я-то не брал на себя их вины?

— Опять вы не в свое дело суетесь? — сердито покачал головой следователь, не ожидавший такого поворота. — Глупый вы человек! Как ни стараюсь, а помочь вам не могу. Вы лучше расскажите, это в ваших же интересах, ведутся ли у вас там такие разговоры… Вы понимаете меня?