Другая музыка нужна

Перед прибытием эрцгерцога на фронте раздавали и читали вслух брошюры на немецком, венгерском, чешском, румынском, словацком и хорватском языках, на каждой странице которых не меньше трех раз было написано: «наш отец Иосиф», «родной любимый генерал» и снова «наш отец»; а в брошюрах на венгерском языке еще добавлялось, что Иосиф Габсбургский — «венгерский эрцгерцог», что и дед его был венгерцем — одним словом, венгерцам он уж, конечно, «отец», и даже «родной отец».

И все-таки, когда «родной отец» объезжал позиции, ободранные, изголодавшиеся солдаты встречали его вовсе не ликующими криками, а жалобами. То один, то другой солдат самовольно выходил из строя и, козырнув, заявлял: «По неделям мяса не видим». Поворачивался кругом и вставал в строй. Потом выходил другой: «А сахара — не то что вкус, даже цвет позабыли». Третий говорил: «Зад выглядывает из штанов», — затем отдавал честь, поворачивался, подымал шинель, хлопал себя по дырявым штанам и возвращался в строй церемониальным шагом.

Поначалу «отец родной» принимал жалобы с благодушной снисходительностью иконописных святых, но так как 32-й Будапештский гарнизонный полк пригоршнями выбрасывал вовсе не благодушных жалобщиков, терпение герцога истощилось, и ему трудно было сохранять отеческий вид.

— Дети мои, милые мои сыновья, мы всем должны жертвовать ради отчизны!

В ответ на это из строя вышел еще один солдат и, по-матросски раскачиваясь на ходу, приблизился к эрцгерцогу. Это был Карой Шиманди. Он расхрабрился, решив почему-то, что сейчас все можно.

— Высочайший папаша, — фамильярно улыбаясь, сказал Шиманди. — А ну-ка, глянь сюда! На мне ведь даже рубахи нет!

И, распахнув шинель, он вздернул гимнастерку: показалась голая грудь с вытатуированным на ней обнаженным женским задом.

У «родного отца» даже дыхание сперло.

— Herr Generalmajor!^[49] — крикнул он. — Приказываю подвесить этого мерзавца над окопами. Schwein!^[50]

Не на это рассчитывал Шиманди. Он рухнул на землю, словно сбитый с ног взрывной волной, и пополз к ногам эрцгерцога.

— Ваше высочество… Простите… Ваше высочество… Я же психический…

Он хотел поцеловать сапоги эрцгерцога, которые были у него перед самым носом. Но сапоги заспешили прочь, так что губы Шиманди коснулись только засыпанной снегом земли. Пришли в яростное движение и лампасы, выглядывавшие из-под генеральской шинели, они тоже кинулись в бегство. И когда эрцгерцог садился в свою машину, а свита его — в другую, Шиманди показалось, будто множество лампасов вспыхнуло пламенем. Машины понеслись в тыл, в штаб полка, который расположился за холмом, в нескольких километрах от фронта. Согласно программе в пять часов вечера там должен был начаться обед. Но теперь шел еще только четвертый час. Смотр не состоялся.

— Пештские негодяи! — буркнул эрцгерцог, вылезая из машины.

Он поднялся на вершину холма и навел бинокль на окопы. Найдя подвешенного Шиманди, спросил с удовольствием:

— Неприятель есть на той стороне?

— Есть, ваше высочество…

— Так почему же он не стреляет?

— Потому что еще не заметил!

— Что за беспорядок!

— Так точно, ваше высочество, у русских уже с марта царит полный беспорядок.

И все вошли в замок. Повара, присланные сюда ставкой из Лемберга, лихорадочно стряпали. Они были вне себя от страха. Эрцгерцог, голодный и беспокойный, шагал взад и вперед по столовой.

— Когда же будет обед наконец? — спросил он.

Потом минут через пять снова:

— Ну как, стреляют уже?

Вернувшийся с холма наблюдатель доложил:

— Нет, еще не стреляют…

…За обедом эрцгерцог сперва забыл про Шиманди, но, насытившись, спросил опять:

— Стреляли?

— Нет еще.

Когда уже совсем стемнело, перепуганный командир полка тихо шепнул что-то офицеру-наблюдателю.

Час спустя офицер вернулся и доложил:

— Уже стреляли. Пять пуль попало.

Эрцгерцог отнесся к его словам недоверчиво.

— В самом деле?

— Ваше высочество…

— Труп доставьте сюда.

Стояла уже ночь, когда в столовой доложили, что труп в саду, «в распоряжении» его высочества.

Эрцгерцог вышел в сад.

Лежавшего ничком на снегу Шиманди осветили фонариками. Рук у него не было видно. Эрцгерцог Иосиф ткнул его палкой. Нагнулся. Шиманди ухмылялся. Крови не было видно ни на его лице, казавшемся совсем желтым на белом снегу, ни на выглядывавшей из раскрытой гимнастерки ребристой груди.

Эрцгерцог выпрямился, хотел что-то изречь, но вместо этого спросил вдруг:

— А руки куда девались?

Эрцгерцогу объяснили то, что он знал и сам: приговоренных к подвешиванию над окопами привязывают к столбу с закрученными за спину руками.

— Переверните на живот. Перевернули.

Ручной фонарик осветил затылок, шею и спину: они были в крови. По контрасту с белым сверкающим снегом кровь казалась совсем черной.

Эрцгерцог убедился, что в Шиманди стреляли. И одного лишь не мог понять: почему «стреляли не с той стороны»?

— Что за беспорядок! — повторил он свое излюбленное выражение и отвернулся.

Прозрачное покрывало лучей соскользнуло с Шиманди. Мертвец остался в темноте, лицом книзу.

…Дверь столовой распахнулась. Эрцгерцог, войдя со своей свитой, приказал адъютанту никого не впускать и попросил коньяку.

2