Другая музыка нужна

Словом, с «галифаксами», хотя они и носили имя знаменитого английского семейства, у Мартона были связаны не очень приятные воспоминания. И после двух-трех попыток он прекратил свои занятия «зимним спортом». И тщетно доказывал ему Тибор, то защелкивая, то открывая железные скобы, что «галифаксы» «превосходные коньки» и виноваты дорожки на площади Матяша, — Мартон решительно отказался от катания на коньках. Ко всему этому и г-н Фицек не раз грозил сыну, который возвращался с катка грязный, мокрый, с синяками и нередко прихрамывая.

— Попробуй только еще раз надень коньки, и ты проглотишь у меня этот железный лом! Лучше деревяшки привяжи к башмакам!

— Деревяшки?

— Да, и я и твоя мать всегда на деревяшках катались.

— Так ведь то в деревне было…

— А уж раз в деревне, так ты презираешь?

— Нет, но все-таки. Засмеют меня…

А теперь Илонка пригласила Мартона в Городской парк, на самый шикарный каток Будапешта. Попросила прийти в воскресенье к шести часам. И Мартон не мог отказаться.

2

Озабоченный, прибежал он к своему другу.

— Что случилось? — спросил Тибор.

— Илонка пригласила меня на каток в Городской парк.

— Ну и что ж? Пойди! Я отдам тебе свои «галифаксы», — ответил добросердечный парень, но потом призадумался. — На каток в Городской парк? — тихо и встревоженно спросил он.

— Да, — ответил Мартон.

— А сколько стоит билет?

— Крону.

— Дорого.

— Дорого.

Мартон хорошо знал, что Тибор размышляет не только о билете, что дороговизна только предлог.

Отец Тибора служил половым и вышибалой в трактире на окраине города, в излюбленном месте поденщиков, извозчиков, ясов и проституток. Г-н Фечке выпроваживал пьяных, разнимал дерущихся, сражаясь либо кулаком, либо стулом. Случалось, правда, и ему быть битым — сам он ведь тоже пьянствовал, — однако трактирщик ценил г-на Фечке за силу, беспощадный нрав и уменье ловко наводить порядок в полутемном трактирном зале, пропитанном табачным дымом и винными парами. Г-на Фечке боялись, уважали, а пуще всего почитали за те связи, которые завелись у него с различным сбродом, посещавшим трактир. Фечке хранил и краденое, пока оно не «поспевало» для продажи. И даже трактирщик, дабы обеспечить себе безопасность, через посредство г-на Фечке отпускал в долг под краденый товар, заламывая при этом неслыханные проценты: за сто форинтов — десять. Проценты удваивались каждую неделю, и если вор не выкупал вещь вовремя, через три месяца она переходила в полное владение трактирщика.

Старший сын господина Фечке, двадцатилетний Золтан, дюжий рябой детина, не имел никакой специальности. Он помогал либо отцу, когда в трактире завязывалась потасовка, либо извозчикам, когда надо было сгружать прибывшие с завода бочки с пивом. Но чаще всего он пропадал у какой-нибудь гулящей девицы, и его неделями не было видно. Брата и мать Золтан попросту не замечал, кроме тех случаев, когда хотел чем-нибудь напакостить. Да и они старались держаться подальше — ведь Золтану ничего не стоило походя толкнуть или ударить кого-нибудь из домашних.

Оба, и отец и сын, возвращались домой только тогда, когда им не удавалось провести ночь еще где-нибудь. Ни тот, ни другой не питались дома. На кушанья, приготовленные матерью, и смотреть не хотели. Если ж им и случалось принести домой ветчины, колбасы или сала, то запирались вдвоем в комнате и поглощали все это, запивая вином или палинкой. Потом тут же засыпали. Жили так, будто не имели отношения к двум остальным жильцам квартиры: к жене и сыну, матери и брату.

Если возвращались вдребезги пьяные и тут же заваливались спать, г-жа Фечке заходила в комнату, обшаривала карманы мужа и старшего сына, вытаскивала деньги, прятала их и ждала: вспомнят или нет, сколько у них было? Обычно не помнили, но каждый раз, вытащит мать или нет, мрачные с похмелья, обвиняли ее в воровстве. Иногда устраивали «обыск» — молча, угрюмо, как сыщики, ищущие следы преступления, но тщетно: г-жа Фечке научилась прятать даже те ничтожные деньги, которые «законно» получала от мужа. А сын Золтан и ломаного гроша не давал. Рябой, большеротый, он, проходя по кухне, иной раз наклонялся к Тибору, сидевшему за уроками. «Пишешь? Пишешь?» — спрашивал Золтан, злобно оскалившись, и его огромные пальцы судорожно загибались. Парень и правда делал над собой усилие, чтобы не разорвать тетрадки и учебники брата. «Оставь к черту этого барчонка вместе с его мамашей!» — бросал ему папенька, который, казалось, весь был вытесан из острых кольев. «Не я его сделал», — добавлял он при этом, выражаясь, правда, куда прямее и проще. И сын с отцом уходили, не притворив даже двери, не сказав, когда вернутся. Отец швырял иногда перед уходом какие-нибудь гроши на кухонный стол. Тибор закрывал за ними дверь, смущенно улыбался матери. Теперь и они могли уже войти в комнату.

3

Преждевременно состарившаяся мать Тибора сидела сейчас на кухне за столом, на своем обычном месте возле стены. Голова ее все время чуть-чуть дрожала…