Другая музыка нужна

— Господин капитан, — опять попытался заговорить Эгри. — Незаконность данного приговора подтверждается еще и тем, что единственный несомненный участник — вернее сказать, организатор этой мерзости — вовсе не попал в список расстреливаемых.

Глиняная голова до сих пор молчала. Теперь она заговорила утомленным, скучным голосом плотно пообедавшего человека:

— Да-да… Да-да.

Эгри осмелел. Он решил привести все доводы, которые столько раз обдумал и так стройно составил еще дорогой. Но командир корпуса поднял руку. Пальцы его были точь-в-точь под стать туловищу и голове. Гармонировало с ними и обручальное кольцо, которое с легкостью могло сойти за обруч маленького бочонка.

— Как зовут того, кто не вошел в список? — спросил генерал.

— Карой Шиманди.

Командир корпуса закивал головой. Военный судья неверно истолковал это движение и встал.

— А впрочем, господин подпоручик, — сказал он строго, — вы пройдете сейчас со мной в мою канцелярию, где я познакомлю вас с некоторыми секретными документами, касающимися рядового состава. По-моему, если бы даже ничего подобного и не произошло, все равно…

— Господин капитан, — чуть ли не с мольбой произнес Эгри, — покорнейше прошу, выслушайте меня! — Он подумал, что убедил уже не выражавшего никаких эмоций командира корпуса и что теперь осталось убедить только военного судью. — Господин капитан, мне хотелось бы… Я еще не закончил…

— А я закончил, — сонно протянул генерал и передал Эгри утвержденный приговор, приписав к нему только имя Кароя Шиманди. — Kehrt euch!^[19] — резко прозвучал голос генерала. — Казнены будут не двадцать девять, а тридцать человек. Господин капитан, приложите печать. Что это вам вздумалось, подпоручик? Где мы, в сельском суде, что ли?

13

И Эгри с Новаком отправились обратно. В той же канцелярии, куда они сперва попали, им с четырех часов до девяти вечера все сулили дать машину и наконец — очевидно, для острастки, — отказали. Они пошли пешком, неся с собой смертный приговор, теперь уже не для двадцати девяти, а для тридцати солдат. Этим увенчались старания Эгри.

Предстояло отмахать двадцать пять километров. Звезды на ясном майском небе сверкали так, будто их надраивал весь рядовой состав корпуса.

Эгри и Новак шли. Молча. Ангелы смерти против воли.

И вдруг Эгри заговорил:

— Новак, хотите оплеуху? Напишите прошение.

— Оплеуху, господин подпоручик, можно и без прошения получить.

— Но не тогда, когда вам хочется.

Новак ломал голову: «И чего это ради подпоручик сморозил такую чепуху?» Эгри вздохнул.

— Да, солдат в ранце несет не маршальский жезл, а свою смерть… Скажите, Новак, — спросил он после паузы, — знакомы вы с сапожником, которого зовут Ференц Фицек?

— Знаком. А он-то здесь при чем?

— Сегодня, Новак, я прочел про вас кучу любопытных вещей в донесениях, которые пришли в штаб корпуса о солдатах нашего батальона. Там все написано честь по чести. И то, что вы были главным доверенным и организатором какой-то демонстрации с железными дубинками, и то, что исключались из профсоюза. И про «кровавый четверг» написано. Но одного я не понял. В донесении — мне показал его военный судья — написано так: «Дёрдь Новак состоял в добрых отношениях с изменником родины, поставщиком армии Ференцем Фицеком, который вместе с двумястами пятьюдесятью коллегами скоро предстанет перед судом за обман армии».

— Кто?

— Этот самый Фицек.

— А в чем он провинился?

— Был поставщиком армии и мошенником.

Новак расхохотался, да так внезапно и громко, что Эгри, изрядно понервничавший сегодня, даже содрогнулся.

— Этот-то несчастный голодранец, этот сапожник? — крикнул Новак, — Это он был поставщиком, он, у которого все состояние — шестеро ребят да вымазанные клейстером штаны? Это он-то поставщик армии? И теперь арестуют его да таких, как он, блошек? Понятно! Они будут в ответе за отмороженные руки и ноги. Ну и, разумеется, все газеты, да и «Непсава», конечно, молчат.

Новак смотрел на усыпанное крупными звездами летнее небо, не то ожидая от него ответа, не то укоряя его.

Эгри быстро смекнул, в чем дело.

— Что ж, это наилучший способ. Дело известное, не впервой! — И вдруг, словно перескочив на другое, сказал: — Да, Новак, обанкротился ваш социализм!

Взволнованный Новак (ему было уже вовсе невмоготу) взял Эгри под руку.

— Не социализм обанкротился, подпоручик, — сказал он, отбросив слово «господин», что было Эгри очень приятно, — а социал-демократические лидеры обанкротились.

— Хорошо! Пусть будет по-вашему. Но что мы будем делать с этим смертным приговором?

— Нет, подпоручик, нехорошо… Совсем нехорошо! — упрямо твердил свое Новак. — Вопрос весь в том, кто и когда поймет, что надо делать, кто и когда скажет настоящее слово!

— Хорошо! Пусть будет по-вашему, но сейчас все же вопрос в том, что нам делать с этим. — И Эгри хлопнул себя по карману кителя, где лежал подписанный приговор. — Я думаю, — продолжал он, — лучше всего его просто не передавать. Потеряли, мол.

— Ребячество… Снова пришлют.

— Знаю, я тоже не дитя. Но зато мы выиграем время.

— Два дня выиграем, подпоручик… Два дня…