Другая музыка нужна

А Пишта веселился потому, что страсть любил «заварушки» и заранее радовался, как они с Мартоном случайно «забудут» койку, которую сейчас так бережно несут. И еще потому, что спрятал в стене погреба первые пронесенные контрабандой мясные консервы. (Предварительно он засунул руку в проем и установил, что туда можно поместить хоть сотню банок и никто ничего не заметит.) Теперь он каждый день будет притаскивать столько же, и даже больше, устроит склад, а летом начнет продавать консервы. Кому, он еще не знает. Но кому-нибудь. Каждый охотно купит — в магазине-то их не достать, — и тогда он, Пишта, учредит на вырученные деньги детский цирк и будет директором цирка, и они отправятся на гастроли. Детей-артистов набрать нетрудно. Например, в доме № 8 по улице Луизы живет мальчишка, который лазает по заборам, точно кошка. Иеремия будет Рыжим. У него и лицо подходящее. А посыпать его мукой, ей-богу, ничего не стоит, и публика сразу станет смеяться. Но самое главное, что отцу ничего не грозит (Пишта ведь тоже понял, что «справедливость должна восторжествовать»). И радовался, что Йошка Франк втянул его в «фартовое» дело: Пишта ходит по коридорам, где висят пальто рабочих, и рассовывает по карманам отпечатанные на гектографе бумажки. Так он обходит все цехи: и жестяной, и шрапнельный, и кофейный, и даже в котельной побывал. Бумажки разные. На одной написано: «Приравнять заработок женщин к заработку мужчин! Долой детский труд!»; а на другой: «Чем больше ты выработал, тем больше должен заработать! Долой увеличенный с войной рабочий день!» И еще было написано много всякой всячины. Но что? Пишта уже забыл. Он радовался, что скоро придет весна, и смирился с тем, что Пирошка принадлежит Йошке Франку; тем более что одна жетонщица из консервного цеха, Жужика Капоши, погладила его по голове и сказала: «Ты милый мальчик!» И он засмеялся ей в ответ и тут же влюбился. И был даже убежден, что Жужи «почти» красивей Пирошки, а может, даже красивей, не говоря о том, что Жужи Капоши идет домой всегда одна, а Пиште это было сейчас важнее всего. И какое у нее красивое имя: Жужи, Жужа, Жужо… Вчера в женской раздевалке он прижался лицом к висевшей там накрахмаленной блузке Жужи, и блузка тоже прошелестела ему: «Жужика».

Мартон затянул песенку, которую они оба пели еще в начальной школе. Песня эта каждую весну возвращалась к Мартону, словно гимн, которым открывают празднества. Мальчики были взволнованы и полны невыразимого счастья, гармонии беспокойства, заполнившей каждую частичку их души.

Зимой они и окружавшая их природа существовали врозь. Что-то вставало между ними: холод, голые деревья или угрюмое небо? Но в такую пору, когда уже пахло весной, разделявшая их стена все стремительней рушилась. И мальчики были вновь едины с дуновением ветра, хлынувшего с юга, и с ласково блиставшими звездами Млечного Пути. Обновившиеся деревья, травы и летящие облака, казалось, вселяли и в них бессмертие, незамиравшую жизнь.

И было так хорошо, так тепло, как в ту пору, когда они были еще маленькими и, прижимаясь к шее матери, ощущали тепло материнского тела.

Таким же теплом повеяло бы на Мартона от Илонки, если б только он мог к ней прижаться; и на Пишту от блузки Жужи, и от ветра, и от звезд, сверкавших в вышине, и от песни. Завтра 1 марта. Март, март!.. И названье-то какое прекрасное: март! А они несут железную койку, которая даже старьевщику не нужна, и поют:

Пришла красавица весна,

Блаженство нам она несет.

И рады жаркие сердца

Обилию ее красот.

Пишта пел первым голосом, Мартон, держа на весу кровать за спиной, подпевал вторым, и так милы были ему эти сплетающиеся, спешащие на помощь друг другу и украшающие друг друга голоса. Мартону чудилось, будто красная и синяя ленточки закружились в воздухе и плывут, игриво извиваясь, оттеняя одна другую и взлетая куда-то далеко, выше домов и улиц — к самым звездам.

И сладкий аромат цветов

Колышется среди ветвей

В прохладном парке, где готов

Запеть весенний соловей.

Площадь Текели. Ларьки старьевщиков на той стороне. Кругом ни души. Лишь на другом конце перерезанной рельсами площади, дребезжа, проехал последний ночной трамвай.

И только ребята выбрались из тесной улицы Луизы, над ними распахнулась неоглядная ширь неба, а над самой головой выглянула луна. Какой она была, даже описать невозможно! Она сияла меж звезд высоко-высоко в небе.

Мартону вспомнилась ночь в лесу во время «бесплатного отдыха», когда он лежал в жару. Но сейчас ему пришли на память не боль, не жар, а звездное небо и снопы лунных лучей, и Кецель, и соседний с ним Кишкереш, где родился Петефи, и степная деревня, где он сам отдыхал два года назад и из мальчика стал подростком; и майские жуки, жужжавшие в раскаленном степном воздухе на закате, и светлячки, загоравшиеся по ночам в саду, — казалось, они были земным продолжением бескрайнего неба и тоже звездами. Звезды, звезды!.. Есть ли что-нибудь прекраснее вас? Вас и весны, и песни, песни и любви, Илонки и Жужи — жизни?

И сладкий аромат цветов

Колышется среди ветвей…