Читаем Другая музыка нужна полностью

Когда они взобрались на гору и небесное представление началось, Петер уже с явной насмешкой слушал приятеля, хотя минуту назад он и сам бежал во весь опор, чтобы не опоздать. Чем была вызвана насмешка Петера? Окажись рядом кто-нибудь такой же равнодушный, Петер, быть может, и сам говорил бы о восходе солнца с восторгом, не уступавшим мартоновскому. Но тут ему вспомнились нескончаемые стояния в ночных очередях, когда любоваться восходом солнца никому и в голову не приходило, когда заря говорила лишь о том, что оставалось еще несколько самых томительных часов, пока впустят в булочную, пока получишь и понесешь домой жалкую буханку хлеба. А может быть, усмешка Петера объяснялась просто тем, что он и сам растрогался, да только не хотел этого показать.

— Внимание! — крикнул Петер Чики, усевшись на скамейку и привалившись спиной к скале. Он положил на колени рисовальную доску, горизонтальной линией разделил бумагу пополам и начал рисовать. — Внимание! Внимание! Начинается представление: в трехсотмиллиардный раз — и никому не надоело. Внимание, внимание, потрясающая картина мироздания — восход солнца! Восходит на нашем полушарии, на другом — киносеанс закончился, и солнце сейчас зайдет. Потом у нас зайдет, у них взойдет, тут взойдет и там зайдет, Уйма действующих лиц! Дирекция киностудии расходов не жалеет, лишь бы потрафить публике. Съемки с натуры: пятьсот восемьдесят метров длиной. В главной роли небезызвестный греческий шофер господин Фаэтон. Пренебрегши правилами уличного движения, он однажды чуть не поджег Землю, за что его, во-первых, лишили прав — запретили сидеть за рулем у Солнца; во-вторых, прославленный полицмейстер, господин Зевс, выпустил в него молнии из шестизарядного браунинга. Хотя Будапештское добровольное общество «Скорой помощи» приехало немедленно и благополучно доставило несчастного в Рокуш[20], доктора все-таки не смогли его спасти. Антрактов нет! Сеанс непрерывный! В зал впускают без звонка. Места занимайте согласно купленным билетам. Тут восходит, там заходит… — Петер лихорадочно рисовал на доске, которую пристроил у себя на коленях. — Парад алле! Я умилен, я упоен!..

Несмотря на насмешливые слова, лицо парня оставалось напряженным и серьезным.

Мартон сперва было обиделся. Хоть он и не сознавал этого, но любовь слилась в нем с этим восходом, и ему показалось вдруг, что Петер насмехается над Илонкой. Когда же в рассиявших лучах солнца он увидел, как могучий Петер Чики самозабвенно и строго рисует, не умолкая ни на миг, Мартон и сам вдруг рассмеялся. Насмешки Петера больше не трогали, показалось даже, будто краса нахлынувшего утра становилась от них только новей и прихотливей.

Заискрились шпили мостов Франца-Иосифа и Эржебет. Слева зазолотились дворцы набережной. Справа шикарная, еще только строящаяся гостиница «Геллерт» подставляла лучам солнца чело, наполовину укрытое лесами. И только щербатая уныло-желтая каменная Цитадель встретила сияние рассвета без всякого восторга.

А Петер рисовал и рисовал… То один, то другой цветной карандаш вытаскивал он из верхнего кармана куртки, потом засовывал обратно. В ручищах у него торчало иногда по три карандаша сразу. Тот, которым он рисовал, упирался в бумагу, словно объясняя ей что-то и ожидая, что бумага линиями и красками ответит ему согласием. Остальные два карандаша торчали в руке цветными кончиками наружу, будто краешком глаз хотели глянуть на картину и были наготове, ждали, когда и до них дойдет очередь принять участие в восходе солнца на бумаге.

Петер встал.

— Этот безостановочный сеанс «На заре» был очарователен, восхитителен и так далее… Но с меня довольно. — И, повернувшись в другую сторону, Петер указал на пещеру, зиявшую в ста метрах от них на склоне горы. — Теперь, Петер Чики, соизвольте и это вставить в композицию.

— Испортишь! — воскликнул Мартон.

— Да неужто? — насмешливо спросил Петер. — А тебе что, бумагу жалко? — И он одним штрихом воспроизвел очертания пещеры. Потом сунул рисовальную доску под мышку. — Пойдем! Уж так и быть, и я покажу тебе кое-что в придачу к восходу.

И потащил Мартона за собой. Две минуты спустя они вошли в пещеру.


3

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза