Другая музыка нужна

Начали укладываться спать. В блиндажах и окопах все лучше, чем на ветру. Впрочем, дело не в ветре, а в том, что накат окопа как бы отгородил их от бескрайности вселенной: исчезло не покидавшее их в пути страшное ощущение одиночества. Солдаты завернулись в одеяла, прижались спинами друг к другу, чтоб было теплей.

Во время перехода им казалось: придут на место и тут же заснут. А теперь только забудутся на миг — и уже просыпаются опять. Чуть задремлют — и опять очнутся. В головах то необычайная ясность, то полное отупение. Шиманди снилось, что он падает, все быстрей и быстрей, затем шлепается куда-то и просыпается в испуге. Ноги его будто все еще идут. Ему слышится скрип снега под башмаками, неумолчный скрип, будто идут какие-то ноги-машины. А к тому же этот волнующий запах сырой земли. Будь у мертвецов нюх, они, верно, слышали бы такой запах.

Шиманди вспоминает теперь уже о теплушке как об уютном, хорошо протопленном доме и тоскует по ней.

Ни он, ни другие не скинули шинелей. Только башмаки расшнуровали. Не стали развязывать рюкзаков. Еще что случится ненароком! Кто его знает?.. Вдруг атака? Тогда в темноте ничего не найдешь. Да и вообще-то, не дай бог, забудешь что-нибудь! Теперь, когда они прибыли на место, все: и катушка ниток, и иголка, и кусок хлеба, и пачка рафинада, рубаха или даже самая завалящая портянка — приобрело необычайно важное значение, играло, думалось, спасительную роль. Солдаты по нескольку раз пересчитывали, что у них есть, и, даже не залезая в рюкзак, мысленно перекладывали, перебирали свои вещи. Проверяли. Потом обнимали положенный под голову мешок и засыпали.

Наконец рассвело.

Еще часа два назад, когда кто-нибудь подымался и выглядывал в амбразуру, небо было темное, да и кругом стлалась такая тьма, хоть глаза выколи!

Потом показались звезды — очевидно, и тучам надоело тут; после небольшого раздумья они тоже решили уйти вслед за сменившимся батальоном.

Затем край неба будто вздрогнул, по горизонту протянулась алая полоска, и чернота перед амбразурой превратилась в отороченное горами поле. А полоска все набухала, ширилась, наливалась кровью. Можно было подумать, что вражеские войска разостлали по горизонту свои окровавленные знамена, но вдруг края небес стали отливать все более мягким золотым блеском. Лиловато-черный свод неба засинел. Вдали над лесистыми горами встало солнце, такое же веселое, как в мирное время. Засверкало прекрасное зимнее утро. Снежное поле заискрилось, да так радостно, будто спрашивало, как и засыпанные снегом елки, которые торчали на горах: «Чего вы так испугались?»

— Рождественские елки, — шепнул Шиманди. — Товарищ Новак, рождественские елки.

И внезапно замолк. Перед самым проволочным заграждением из-под снега высовывалась чья-то рука, Больше ничего не было видно.

2

Прошла всего лишь неделя, и Шиманди так развеселился, что готов был плясать на радостях. Его невзрачное лицо сияло. А рот не закрывался целый день.

Что случилось?

После мучительных представлений о фронте (постоянная стрельба, орудийный грохот: вопли «за бога и короля!», штыковая атака и смерть) сама действительность — мягкие зимние дни, то снегопад, то ясное небо, искристое снежное поле и покой — наполнила Шиманди таким счастьем, какого он не знал, должно быть, за всю свою жизнь. Только потерявший было надежду больной может ощутить нечто подобное, когда начнет выздоравливать, набираться сил, садиться в кровати, много и с аппетитом есть, вдыхать воздух, вливающийся в окно, слушать шум улицы, потом вставать и, улыбаясь, глядеть на окружающее: «Живу!..»

И кто бы подумал, что на войне так хорошо, что так чудесно пить горячий кофе в окопах, дышать свежим воздухом, валиться на солому и спать; только раз в трое суток стоять в карауле, просто стоять, потому что кругом ничего не происходит и даже тени врага не видно! Кто подумал бы, что вокруг окопов так тихо и мирно! И даже той руки не видно больше… Ее тоже засыпало снегом.

Да и в самом деле, что случилось?

Может быть, и русские сменили свой поредевший батальон и теперь новых солдат приучают к окопам. А может быть, ни там, ни тут никому и в голову не приходит «приучать» солдат и тишина объясняется не этим. А может быть, бои идут в другом месте? (Русские осаждают сейчас Перемышль, так как крепость осталась без провианта.) Но не исключено, что существует и какая-нибудь другая причина. А может, и вовсе нет никакой причины. Главное, что ни вблизи, ни вдали не слышно ни одного выстрела. «На Карпатском фронте без перемен», — лаконично и почти стыдливо сообщает по временам командование, как похоронное бюро в тот день, когда никто не заказал ни единого гроба.

Словом, Шиманди повеселел.

Каждое утро привозили кофе в дымящихся котлах, хлеб в мешках. В обед давали суп и кусочек мяса (в то время воровали еще только половину провианта). На ужин — галушки, клецки. За всем этим даже ходить не надо — «получай с доставкой на дом». И никакой работы!