Другая музыка нужна

А тут Новак склонился над шахматной доской, передвигает какую-то фигурку. Напротив сидит Имре Бойтар и поглаживает подбородок, будто бороду гладит. Бойтар — новоиспеченный игрок. Только в эшелоне выучил ходы. Думает-гадает, какую бы ему фигурку переставить. Дембо наблюдает за игрой. Никак понять ее не может. Впрочем, она не очень-то и занимает его. Дембо видит только фигурки, каждую в отдельности, и вспоминает своего дружка. Он такие же фигурки вытачивал — пешки на станке, а коней, начиная с шеи, вручную ножом вырезал. Дембо знал о шахматах только одно, что его дружок зарабатывал на этих фигурках в неделю на три форинта больше, чем он, и что дружка его еще в августе погнали на фронт, а в сентябре уже пришла бумажка: «Пал смертью храбрых». Погиб он где-то поблизости от этих мест. Дембо поднимается, невольно выглядывает через бруствер. Кругом снег и снег… И Дембо ничуть не удивился бы, увидев на этом снежном поле своего мертвого дружка, который в неделю зарабатывал на три форинта больше его.

Шиманди проходит дальше. «Эти даже тех дурее!» — заключает он о шахматах.

Ход сообщения, по которому он идет, залит грязью, Шиманди пытается обойти лужу, цепляется за осклизлую стену траншеи. Руки в глине. Он вытирает их о полы шинели. Подходит к большой кучке солдат. Эти нашли себе дело позабавней — в «жучка» играют. Один сидит, другой кладет ему голову на колени. Сидящий закрывает ему рукой глаза. Кто-то из кучки солдат с размаху бьет добровольную жертву по заду. Ударил изо всех сил, солдат шипит от боли, разгибается, потирает зад, потом оглядывается: он должен угадать, кто его ударил. Налитыми кровью глазами рассматривает товарища. Каждый старается что-нибудь изобразить на лице. Один придвигается ближе, улыбается, словно говоря: «Это я!» Другой делает вид, будто хочет спрятаться. Третий равнодушно смотрит: «А ну-ка, угадай, дружок!» Четвертый смущенно прячет руку, но с таким расчетом, чтоб приметно было. И все словно говорят: «А ну, угадай, поднаберись ума, не то опять тебе нагибаться, опять тебе наподдадут как следует!» А потерпевший все еще потирает зад. Но теперь уже из хитрости. Пусть, мол, думают: «Бедняга только этим и занят». А сам поспешно перебирает в уме: какова сила удара, направление, выражение лиц, осанка, нрав и ухватки солдат — один риску не боится, другой труслив, третий осторожен. И, сведя одно к другому, старается угадать, кто его ударил. Коли угадал, все ликуют, и тогда другой солдат опускает голову на колени сидящего; ждет, впрочем, не столько он, сколько определенная часть его тела, будто в ней и сосредоточилось сейчас все его существо.

Эта игра и Шиманди по душе. Солдаты молча подталкивают его, дескать: «Вдарь! Вдарь!» — а Шиманди хоть и поднимает руку, однако кивает стоящему рядом: «Бей ты!» Несколько секунд продолжается молчаливое препирательство. А солдату, что ждет удара, кажется уже, что зад его бочкой распух. И тогда кто-нибудь решается вдруг и бьет. Шиманди быстро опускает поднятую руку, но так, чтобы солдат, получивший удар, непременно ухватил глазами хоть конец его движения. Солдат поддается на удочку — и опять подставляет зад, Шиманди раз пять ухитряется повторять свою штуку, пока, наконец, его не выталкивают. Тогда он, смеясь, проходит дальше: «Болваны, мне захотели нос натянуть! Меня на мякине не проведешь!»

Чуть подальше, в уголке, примостился Габор Чордаш и чинит привезенные из дому кальсоны. Рука его нет-нет да и остановится отдохнуть. Чордаш потихоньку латает кальсоны и думает нескончаемую думу. Он снова дома. Вот и хата. Но Чордаш ничуть не умиляется, увидев ее. Так же пытливо разглядывает, как, бывало, вечерами, когда возвращался с поля. Жена на кухне. Ребята во дворе — мал мала меньше. Чордаш приподнимает дверь конюшни: иначе разве откроешь ее! Лицо обдает вдруг парным теплом. И чудится ему запах конюшни — благостный, мирный, хоть и терпковатый, а все же привычный, свой. И, загибая края латки, Чордаш улыбается, невольно шевелит губами, будто подзывает коня. Старая лошадь повертывает голову. Хозяин пришел! Только вот чудеса-то — лошадь стала вороной, а была сивой. И старая ведь была, а сейчас чуть не жеребенок. «Хороша же ты!» — думает Чордаш и головой качает. И корова смотрит на него, даже на миг жевать перестает, потом вновь равнодушно принимается за жвачку. А Чордаш думает: «Вовремя ли подсыпают корм?..»

Иголка двигается опять, делает стежок за стежком. Пальцы Чордаша так велики, что в них и иголки не видно. Шиманди смотрит на Чордаша, как на тихого помешанного. «Шьет без ничего!» Иголка останавливается. Большая, тяжелая рука замирает. Чордаш думает: «Скоро весна. Как-то жена управится одна в поле?..» Он видит плуг и лошадь впереди плуга — только теперь она сивая опять и даже старше, чем на самом деле. А кости у ней так и торчат, того гляди шкуру насквозь проткнут. Лошадь напрягается, вот-вот подкосятся ноги. За плугом идет жена, старшенький коня ведет… Девять лет ему. Тоже Габор. «Но-но, ты, н-но!..» — просит мальчонка коня.

Заплата готова.