Другая правда. Том 1

По дороге Алла и Климанов оживленно обсуждали сотрудников издательства и всяческие сплетни, которыми их сегодня обильно накормили. Петр в беседе участия не принимал, ибо никого из упоминаемых персонажей не знал и истинного смысла сказанного уловить не мог. Когда остановились у дома, где жила Алла, Владимир Юрьевич по-джентльменски не только помог даме выйти из машины, но и проводил ее до самой квартиры, а вернувшись на водительское место, окинул Петра холодным злым взглядом.

— Сколько лет твоей маме?

— Пятьдесят один, — удивленно ответил Петр. — А что?

— Ты посмеешь ей в глаза сказать, что она — пожилая? Каменская ненамного старше. Думать ты можешь что угодно, но за речью следи, будь любезен, иначе ничего в жизни не добьешься. И запомни: никто не хочет слышать то, что ты думаешь на самом деле, все хотят слышать только то, что им нравится.

— Извините, — пробормотал Петр. — Я растерялся там, на сцене, и не сориентировался.

— Растерялся он, — сердито проворчал Климанов. — Кстати, сколько ей лет, этой твоей Каменской? Выглядит лет на пятьдесят с маленьким хвостиком, а на самом деле?

— Она говорила, что уже восемь лет на пенсии, как полтинник стукнул — так и сняла погоны. Значит, пятьдесят восемь.

— Не на пенсии, а в отставке, — поправил Владимир Юрьевич. — Она же офицер.

— Да без разницы.

— И еще запомни: старость не на лице, а в голове. Пока мозги хорошо работают, никакой старости нет. А если они не работают, то гладкая рожа не спасает. Как у нее мозги? В порядке?

— Вроде да.

— Польза есть от занятий?

— Двигаемся очень медленно, — признался Петр. — Так что пользы пока не видно.

— А что так? Она вязкая? Многословная? Отвлекается и рассказывает не относящиеся к делу байки?

Услышав, что Петр не дает Каменской материалы, поэтому приходится читать вслух, Владимир Юрьевич неодобрительно покачал головой.

— У тебя паранойя, дружок. Кому они нужны, эти материалы, кроме тебя самого? Да отдай ты ей флешку, пусть перегонит в свой компьютер. Уверяю тебя, никто их не украдет и ими не воспользуется. Ты же сам видишь: она не собирается докапываться до истины, ей это не интересно. Пусть спокойно почитает на досуге, подскажет тебе что-нибудь ценное, тогда у тебя останется время на сбор необходимой информации уже сейчас. А то так и проковыряетесь с документами до конца твоего отпуска. И потом тебе придется еще невесть сколько ждать, пока появится оказия снова приехать в Москву. Нерационально используешь время, дружочек.

— Думаете? — с сомнением переспросил Петр.

— Уверен, — твердо произнес Климанов. — У Каменской глаз не горит, я это отчетливо видел. Она для тебя никакой опасности не представляет. И снова вернусь к парному понятию «мысль и слово». Ты назвал ее пожилой, за что и огреб от меня. Но думаешь ты в правильном направлении, она действительно не молода. Именно поэтому она не опасна. Польза от твоих материалов может выйти только одна: известность, слава. Для тебя такие штуки важны, это понятно. Для нее — нет.

— Да? Почему вы так уверены? Вы так хорошо разглядели ее сущность, ее характер?

— Не в этом дело. Возраст, Петенька.

— А при чем тут… — растерялся Петр. — Какое отношение слава имеет к возрасту?

— Самое прямое. Слава для чего нужна?

— Ну как же…

— Не «ну как же», а сформулируй четко и внятно, — Климанов заговорил немного сердито и одновременно насмешливо. — Ты хочешь журналистской славы, и не стесняйся, ничего плохого в этом нет. Повтори еще раз, для чего она тебе.

— Чтобы потом стать известным писателем, — смущенно пробормотал Петр.

— Хорошо. А писательская слава тебе зачем?

Петр молчал.

— Ладно, сам скажу, — продолжал Климанов. — Чтобы твои книги хорошо раскупались, чтобы тебя издавали большими тиражами, чтобы платили большие деньги. Приглашали на телевидение на всякие ток-шоу, на презентации, брали у тебя интервью. Ты станешь публичной личностью, будешь жить богато и разнообразно, у тебя будет хороший выбор кандидаток в жены, ты построишь себе просторный дом, создашь семью своей мечты, родишь детей и дашь им счастливое детство и хорошее образование. Завоеванная в двадцать шесть — двадцать семь лет слава обеспечит тебе впоследствии лет сорок безбедной, интересной и яркой жизни. Ну, примерно как-то так. Правильно?

Петр угрюмо кивнул. Ему стало отчего-то невыносимо стыдно, словно Владимир Юрьевич только что уличил его в низких помыслах или даже в невообразимо грязном преступлении.