Другая сторона

Наткет взглянул на Краузе. Тот вцепился в край одеяла так, что побелели костяшки пальцев. Плотно стиснув зубы, он не моргая смотрел в сторону Наткета. Может, из-за плохого освещения, но белки глаз приобрели странный голубоватый оттенок, а зрачки точно подернулись сигаретным дымом.

— Отец правда боялся ящериц?

— Может, и боялся, — сказал Большой Марв. — Терпеть не мог, уж точно. Не знаю, правда, почему…

Дверь палаты открылась. Наткет обернулся, решив, что это Николь, чье ангельское терпение лопнуло. Однако вместо нее зашел врач — бородатый мужчина за сорок. Николь выглядывала у него из-за спины.

— Я все понимаю, но вы же грубейшим образом нарушаете режим. Больной должен спать.

— Я плохо сплю, — заметил Краузе, прячась под одеялом.

— Придется постараться, — сурово сказал врач, указывая Наткету на выход.

Тот не стал спорить. Дверь захлопнулась перед носом, оставив их с Николь в коридоре.

— Лоу, ты с ума сошел? — прошипела она. — У тебя осталась хоть капелька мозгов? Ему нельзя так много разговаривать!

— Я-то понимаю, — шепотом ответил Наткет. — Но сама знаешь, его не остановить…

— И что?! Мог бы хоть попытаться, а не сидеть, развесив уши.

— Это было важно, — сказал Наткет.

— Да неужели? Настолько важнее его жизни? Ты хоть понимаешь, что случилось? Что он одной ногой стоял в могиле и, может, стоит до сих пор?

Она едва сдерживалась. Наткет почти видел, как в темноте коридора сверкают искры.

— Прости…

Николь не ответила. Она ведь права. Беда только в том, что если прав еще и Краузе, то дела обстояли хуже, чем можно было представить.

Врач вышел спустя пять минут.

— Как он? — Николь схватила его за рукав.

— Сложно сказать… Делает вид, что все в порядке. Но не похоже, что так оно и есть.

— Мне можно с ним остаться?

Доктор задумался.

— Вы его дочь? — спросил он. — Не положено… Но, если вы тихо посидите, присмотрите за ним. Главное, чтобы он не волновался и спал.

— Я прослежу, — пообещала Николь.

Она наградила Наткета таким взглядом, что он без слов понял, что возвращение в палату ему заказано.

— Хорошо, — сказал врач. — Снотворное в его состоянии противопоказано, но постарайтесь уговорить его уснуть. Если что — кнопка вызова рядом с койкой.

Он пошел по коридору, что-то бормоча под нос. Наткет проводил его взглядом.

— Я подожду в приемной, — сказал он.

Николь покачала головой.

— Лучше езжай-ка домой…

— Но…

Она зашла в палату и захлопнула дверь. Вздохнув, Наткет догнал доктора.

— Погодите… Один вопрос.

— Да? — обернулся врач.

— Я понимаю, звучит глупо… — Наткет замялся. — Вы проверяли его кровь на яд кораллового аспида?

— Какой яд? — переспросил доктор.

Наткет вздохнул. Врачам положен скепсис, но то недоверие, с которым на него смотрел доктор, заставило чувствовать себя неловко. Ну с чего он взял, что Краузе тоже отравлен? Обычный приступ — Большой Марв еще утром жаловался на сердце.

— Кораллового аспида, — повторил Наткет.

— Тропическая змея в красную и черную полоску? А смысл? Откуда здесь взяться коралловому аспиду? И если б она его укусила, он бы с вами уже не разговаривал…

— А если доза была маленькая? Это могло не убить, а лишь спровоцировать приступ?

— Не думаю…

Врач прищурился.

— Погодите, — сказал он. — Я вас знаю — это вы рядились в костюм обезьяны?

Наткет вспыхнул и беззвучно выругался. Констрикторская слава не собиралась его отпускать.

— Ну, как сказать…

— И писали в газету письма про снежного человека!

— Это был мой отец, — вздохнул Наткет.

— Тогда понятно, — врач посмотрел на часы. — Коралловый аспид… Нет, коралловый аспид — это слишком. Всего хорошего.

Кивнув на прощание, он быстрым шагом пошел по коридору.

— Вы все-таки проверьте! — крикнул вслед Наткет, но доктор уже скрылся за поворотом. Оставалось только надеяться, что у врача взыграет научное любопытство и он сделает соответствующие анализы.

Это ж надо постараться — оставить после себя такую славу! В Спектре любое упоминание об отце упиралось в его глупые выходки и истории. В то же время Наткет успел убедиться, что часть отцовских историй имела под собой основание, а теперь начал сомневался в надуманности остальных.

Вот только с отцом не поговорить… Наткет вздрогнул от укола тоски и грусти. Даже память о себе Честер похоронил… Фотографии, дневники — как теперь узнать, что с ним происходило на самом деле?

Нет, стоп… В могиле лежала совсем не память об отце. Все эти фотографии грибов с мнемонической нагрузкой имели смысл только для самого Честера. Можно сколь угодно долго смотреть на снимок какой-нибудь поганки — для Наткета она так и останется поганкой. Для Честера же каждый гриб нес новую историю. Беда с мнемоникой в том, что без этой подсказки Честер бы и не подумал о тех событиях. Чтобы выудить воспоминание, нужен крючок.

Наткет присвистнул. Это что же получается? Выходит, Честер похоронил свою память? В этом ключе его исчезновение приобретало не просто таинственный, а зловещий оттенок. Точно отец прятался, картинно заметал следы. И Николь об этом говорила. Фотографии и дневники — дорого бы он сейчас дал, чтобы на них взглянуть.