Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Ивнев стал интимным другом Есенина. Но ближе об этой дружбе ничего не известно. У Есенина есть несколько стихотворений, посвященных Ивневу. Ивнев дожил до 1981 г., оставил для печати воспоминания о Есенине, но, конечно, ничего предосудительного там нет. Разве что описание первой встречи выдает специфическое влечение: «В антракте подошел ко мне юноша, почти мальчик, скромно одетый… Он тонкий, хрупкий, весь светящийся и как бы пронизанный голубизной. Вот таким голубым он и запомнился на всю жизнь» (Ивнев 1978: 146). Но эпитет «голубой» не имел тогда современного слэнгового значения. И есть еще воспоминание о житье в организованной Есениным «писательской коммуне», где Ивнев оказался без места. «Я завернулся в одеяло и эвакуировался в коридор. Есенин сжалился надо мной, повел в свою комнату, хохоча, спихнул кого-то со своей койки и уложил меня около себя…» (Ивнев 1978: 164). Отрывки из откровенных дневников Ивнева, ныне опубликованные и не задевающие Есенина, относятся к более позднему времени.

Тогда же подружился Есенин и с юным поэтом Леонидом Каннегисером из круга Кузмина, взял его с собой в деревню на лето. Осенью тот пишет ему уже из Петербурга: «Очень жду тебя в Петербурге. Видеть тебя в печати — мне мало… Твой Леня». Марина Цветаева в «Нездешнем вечере» описывает эту пару на собрании поэтов в январе 1916 г.:

«Леня. Есенин. Неразрывные, неразливные друзья. В их лице, в столь разительно-разных лицах сошлись, слились две расы, два класса, два мира… Леня ездил к Есенину в деревню. Есенин в Петербурге от Лени не выходил. Так и вижу их две сдвинутые головы на гостиничной банкетке, в хорошую мальчишескую обнимку… Ленина черная головная гладь, Есенинская сплошная кудря, курча, Есенинские васильки, Ленины карие миндалины».

Это был тот самый Каннегисер, который через два года, уже после революции, убьет Урицкого и будет расстрелян ЧК.

Насколько глубоко окунулся тогда Есенин в однополую любовь? Возможно, он еще лишь заигрывал с ней. Он еще отшатывался от сугубо откровенных ее выражений. В «Бродячей собаке» его испугал сверстник по прозвищу Вурдалак — красногубый и стриженный в кружок мальчик, посещавший князя Андронникова, известного гомосексуала. Как-то Вурдалак и Есенин, отправляясь в кабачок, зашли к Садовскому за галстуком для Есенина. Обычно в кабачке засиживались до рассвета.

«Поэтому, — пишет Садовский, — я был очень удивлен, когда часу в двенадцатом ночи раздался резкий звонок и не вошел, а вбежал ко мне Сергей Есенин. На вопрос, что с ним, он ничего не ответил и вдруг повалился на диван в сильнейшей истерике. Он кричал и катался по полу, колотил кулаками себя в грудь, рвал на себе волосы и плакал»… Оказалось, что Вурдалак в кабачке объяснился Есенину в «любви» и, вероятно, вообразив себя с одним из андронниковских «мальчиков», дополнил свое «признание» соответствующими жестами» (цит. по: Лукьянов 2000: 128).

Истерика Есенина не укладывается в естественную реакцию нормального юноши на приставания сверстника и может найти объяснение только в том, что Есенина и самого мучили желания этого рода.

Это явствует из его стихов 1916 года, обращенных к юноше-сверстнику:

Весна на радость не похожа,
И не от солнца желт песок,
Твоя обветренная кожа
Лучила гречневый пушок.
У голубого водопоя
На шишкоперой лебеде
Мы поклялись, что будем двое
И не расстанемся нигде.

Это всё сельскому парню и ровеснику: «Я проводил тебя до рощи, К твоей родительской избе». И в другом стихотворении (того же года) — «Даль подернулась туманом»:

Сон избы легко и ровно
Хлебным духом сеет притчи.
На сухой соломе в дровнях
Слаще меда пот мужичий.