Другая страна

Мальчики вроде меня? – поддразнивал его Ив. Но как мог он рассказать делившему теперь с ним ложе юноше о Руфусе? Эрик не сразу понял, что одной из причин, по которой Ив так растревожил его сердце, хотя ему казалось, что никто уже никогда не сможет глубоко тронуть его, было то, что Ив чем-то неуловимо напоминал Руфуса. И только теперь, накануне отъезда, Эрик вдруг осознал, что власть Руфуса над ним частично проистекала из погребенного во мраке прошлого, когда он жил в Алабаме и был всего лишь ребенком; там он сталкивался с холодным рационализмом белых и душевной теплотой чернокожих – теплотой, которая была ему так же необходима, как солнечные лучи, обволакивавшие сейчас его тело и тело его любовника. И вот теперь, лежа в этом саду, в тепле, защищенный от неожиданностей и бед и все же полный дурных предчувствий, он мысленно представлял себе этих людей на кривых, залитых ослепительным светом улицах своего детства, за закрытыми ставнями их домов и на полях. Они и смеялись как-то иначе чем белые, так, во всяком случае, ему казалось, и двигались энергичнее и красивее, и пахло от них, как от духовки, когда в ней печется что-нибудь вкусное.

Но любил ли он Руфуса? Или здесь сошлись, смешавшись, ярость, и ностальгия, и чувство вины, и стыд? К чему припадал он, к телу Руфуса или к телам всех тех темнокожих мужчин, которых видел мельком в далеком прошлом, в саду или на пашне – пот струился по их шоколадной груди и плечам, звенели голоса, белые помочи красиво выделялись на темной коже, вот один запрокинул голову перед прыжком, бултых – и брызги, переливаясь на солнце, с шумом летят во все стороны; другой, подняв руку с топором, прилаживается рубить дерево у самых корней. Он, конечно, так и не смог убедить Руфуса, что любит его. А может, Руфус глядел на него глазами этих темнокожих мужчин и ненавидел его?

Эрик лежал не шевелясь и ощущая на груди тяжесть Ива, доверчиво прильнувшего к нему. Солнце приятно ласкало тело.

– Ив?

– Oui, топ chou?[30]

– Пойдем в дом. Хочется принять душ и чего-нибудь выпить. Я весь взмок.

– Ah, les américains avec leur [31]вечным желанием чего-нибудь выпить. Боюсь, что стану в Нью-Йорке алкоголиком. – Но он все же поднял голову, быстро поцеловал, словно клюнул, Эрика в нос и встал с земли. Глядя на Эрика сверху вниз, он улыбался, заслоняя свет, волосы его пылали на солнце, а лицо находилось в тени. – Alors tu es toujours prêt, toi, d’après ce que je vois?[32]

Эрик залился смехом.

– Et toi, salaud?[33]

– Mais, moi, je suis français, топ cher, je suis puritain, fort heureusement. T’aurais dû te rendre compte d’ ailleurs[34].

Он помог Эрику подняться, хлестнул шутя его по заду красными плавками.

– Viens[35]. Иди под душ. А вот выпивка у нас на исходе. Надо сгонять на велике в деревню. Что брать?

– Может, виски?

– Естественно, виски – ведь дороже ничего нет. Есть будем дома или куда-нибудь махнем?

Обнявшись, они зашагали к дому.

– Попробуй уговорить мадам Беле что-нибудь сготовить.

– А чего бы ты хотел?

– Все равно. На твой вкус.

После одуряющего зноя и ослепительной яркости сада длинный каменный дом с низкими потолками казался особенно темным и прохладным. Котенок увязался за ними и теперь терся о ноги и настойчиво мяукал.

– Придется сначала накормить его, а уж потом ехать. Я быстро.

– Да не голодный он – ест без перерыва, – возразил Эрик. Но Ив уже занялся котенком.

Они вошли в дом через кухню, и теперь, чтобы оказаться в спальне, Эрик должен был пройти через столовую. Там он рухнул на постель, из спальни тоже был выход в сад. Мимозы жались к самому окну, а за ними росли два или три апельсиновых дерева, на которых, похожие на нарядные рождественские шарики, висели небольшие твердые апельсины. Были там и оливы, но за ними долгое время не ухаживали, и плоды не стоили того, чтобы их собирать.

На грубом деревянном столе – из-за него и еще из-за понравившегося им камина в столовой и был снят дом – лежал текст новой пьесы и несколько книг: Блез Сандрар, Жан Жене и Марсель Пруст – Ива; «Актер репетирует», «Крылья голубки» и «Сын Америки» – Эрика.

Среди разбросанных по полу спортивных туфель, носков, белья, рубашек, сандалий и купальных принадлежностей валялся этюдник Ива. Его вещи разительно отличались от вещей Эрика, они были ярче и больше говорили о владельце.

Ив, стуча сандалиями, пришлепал в спальню.

– Ты будешь принимать душ или нет?

– Буду. Через минуту.

– Валяй. А то я мигом вернусь.

– Знаю я тебя. Смотри не надерись до чертиков с местными. – Эрик, улыбнувшись, встал.

Ив извлек из кучи на полу носки, натянул их, надел спортивные туфли и выгоревший синий свитер.

– Ah. Celui-là, je te jure[36]. – Он вытащил из кармана расческу и провел ею по волосам, правда, без особого результата – волосы вздыбились пуще прежнего.