Другая страна

– Кое-что я написала тебе в письме, – сказала она. – Но, не зная, в каком ты находишься состоянии, боялась обрушить на тебя лишнее страдание. – Она затушила сигарету и закурила новую. – Он очень страдал… ты знаешь. – Она помолчала. – По сути, мы были с ним не очень близки. Вивальдо знал его намного лучше.

Эрик почувствовал неожиданный прилив ревности: Вивальдо!

– Редко виделись. У него был роман с одной южанкой, из Джорджии…

Обретя заново моего давно потерянного друга, я могу остаться дома.

– Об этом ты не писала, – сказал он.

– Не писала. Он плохо с ней обращался. Часто бил…

Эрик смотрел на женщину, чувствуя, что бледнеет: ему вспомнилось больше, чем он того хотел, а пробудившиеся в душе неведомые и невидимые силы ставили под угрозу его надежды, в том числе надежду на безопасность. Он видел перед собой лицо Руфуса, его руки, тело, слышал его голос, вспомнил с болью свое постоянно униженное положение.

– Бил? За что?

– Кто знает? За то, что она южанка… белая. Не знаю. Он был Руфусом, вот и все. Со стороны это выглядело ужасно. Славная была девушка, может, немного сентиментальная…

– Ей что, нравилось быть униженной? Я хочу сказать, не было ли в ней чего-нибудь в этом роде? Может, ей хотелось, чтобы ее били?

– Не думаю. Уверена – нет. Хотя, возможно, каждый из нас в какой-то период своей жизни подсознательно стремится быть униженным, но все же жизнь намного сложнее. Не верю я в подобные теории. – Она помолчала. – По правде говоря, я думаю, она любила Руфуса, искренне любила и хотела, чтобы и он любил ее.

– Как все может запутаться… – сказал Эрик. Он давно держал в руке пустую рюмку.

Слабая улыбка пробежала по лицу Кэсс.

– Короче говоря, дела у них шли все хуже, и в конце концов ее поместили в лечебницу…

– Ты имеешь в виду психиатрическую больницу?

– Да.

– В какую?

– Где-то на Юге. Приехали родные и забрали ее с собой.

– Боже мой! – сказал он. – Продолжай, пожалуйста.

– Ну а потом пропал Руфус… Он исчез надолго, тогда-то я и познакомилась с его сестрой, она приходила к нам домой – искала его повсюду. Он объявился на один вечер, а потом… умер. – Кэсс беспомощно разжала и снова сжала в кулак руку.

Эрик вновь повернулся к окну.

– Девушка с юга, – сказал он. Тупая слабая боль сжала сердце. То время, когда его бросало то в жар, то в холод, когда он дрожал и задыхался от постоянного нервного напряжения, кануло в прошлое. Боль ослабела, тогда же она была почти непереносима. Сказать, что он просто вспомнил ее, было бы неточно: эта боль вошла в его плоть и кровь, стала частью его самого. Ее власть ослабела, но не ушла совсем: перед ним вновь возникло лицо Руфуса, чернокожее, с темными глазами и крупным, четко прорисованным ртом с толстыми губами. Он любовно смотрел на Эрика. Потом облик этот сменился, появились другие выражения – лукаво-просительное – человека, охваченного желанием, отрешенно-удовлетворенное – после достижения цели. А потом на мгновение – лицо Руфуса перед смертью и летящее вниз тело – в воду, в ту самую, на которую устремлен сейчас его взгляд. Старая боль отхлынула, отступила, затаившись глубоко внутри. Но сердце пронзила новая боль, пока еще не нашедшая себе укромного уголка в душе, когда-нибудь она отыщет его и останется с Эриком навсегда. Обуздай тоску. Не позволяй ей бесчинствовать здесь. Она не дает мне спать, не дает спокойно сидеть, отдыхая в кресле.

– Налить тебе еще? – спросила Кэсс.

– О’кей. – Она взяла его рюмку и еще не дошла до бара, как он заговорил: – Ты ведь знала о нас, верно? Думаю, все знали, хотя нам казалось, что мы очень осторожны. У него, правда, и девчонки не переводились.

– У тебя, кстати, тоже бывали, – сказала Кэсс. – Помнится, ты даже подумывал жениться.

Эрик взял рюмку с бара и заходил по комнате.

– Была одна такая. Давно не вспоминал о ней. – Он остановился и скорчил кислую гримасу. – Тогда вокруг меня действительно крутилось несколько девушек. Теперь даже имен не помню. – Стоило ему произнести эти слова, как в мозгу промелькнули два или три имени старых подружек – он много лет не вспоминал о них. Эрик вновь опустился на диван. Кэсс, стоя у бара, смотрела на него.

– Наверное, терпел их из-за Руфуса, – произнес он с болью, – пытался что-то доказать ему и себе.