Другая страна

– Оставь, – поморщился я. – Он что, должен был сдать людей из своего клана? Так потом бы жители деревни зарезали. Но вот ответить, за вранье, ему придется. Я показал на остальных: – Иди!

Он медленно встал и с достоинством пошел к стене. Вот чего у них не отнимешь – это гордости. Грянул залп, и все шестеро попадали, пачкая кровью деревенскую пыль. Как по команде завыли женщины.

– Омер, ты их предупреди, что если мы еще раз вернемся, а они еще будут здесь, то лучше бы им сразу построиться у стенки.

– А с этим что делать, – спросил сержант, показывая на еще одного, совсем уж старца с длинной белой бородой.

– А что с ним такое?

– Вот, – показал он мне старинное ружье, наверное, времен русско-турецкой войны. Хоть и старое, но вполне годится для стрельбы. Явно хорошо следили. Я взял и со всего размаха ударил прикладом об угол дома. Куски разлетелись в стороны.

– Вот так. Гони его к остальным.

На обратной дороге, я обратил внимание, что Аркадий сидел кислый и не реагировал на окружающее. Пересел к нему.

– Что с тобой?

– Там, когда мы нашли документы, стали выводить хозяина, а его малолетняя дочка вцепилась в ноги и кричит, – говорит он по-русски, и в глаза не смотрит.

– И?

– И мы вывели его, и расстреляли. Вот чем мы лучше немцев в этой ситуации?

– Мы лучше тем, что ты не выстрелил ей в голову. А я не приказал сжечь всю деревню, вместе с жителями. Причем, по их представлениям, мы имели право на кровную месть. Месть находится на центральном месте в арабской племенной культуре. Они нас прекрасно бы поняли. И то, что мы не убили всю семью, до последнего человека – это наша слабость, с их точки зрения. В наших условиях – изгнание лучший выход. Невозможно оправдать резню и изнасилование. Вот это – военные преступления. Но нельзя поджарить яичницу, не разбив при этом яиц.

Люди, которые хотят лишить нас жизни – это люди, которых община посылает на теракты и, в какой-то мере, сама община. Сейчас это община представляет собой серийного убийцу. Они очень больны… душевно. И к ним надо отнестись как к убийце. Может быть, через многие годы после, они вылечатся, но до того их надо содержать, как и убийцу, что бы не убивали нас. Нужно создать подобие клетки. Я понимаю, что это звучит страшно. Это действительно жестоко. Но нет выхода. Это дикие звери, которых, так или иначе, нужно усадить под замок. Если арабское общество, собирается тебя уничтожить, значит нужно уничтожить это общество. И я считаю, что жизнь каждого моего солдата не стоит жизней всех стреляющих в нас вместе взятых. Именно поэтому я отдал приказ избегать опасности и действовать предельно осторожно. Если по нам открыли огонь, незачем рисковать, чтобы захватить стрелка живым. Его нужно убить. А если стреляют из дома, то нужно забросать его гранатами, и только потом разбираться, кто там находился…

– Ты не веришь в возможность мира?

Я посмотрел вокруг. Солдаты явно прислушивались к нашему разговору, слишком многие понимали язык, на котором мы говорили.

– Нет, я не вижу возможности для мира. Слишком мы разные.

– И что тогда?

– Мы будем охранять границы, и защищать людей.

– Железная стена?

– Да "железная стена". Это самая приемлемая политическая установка для нынешнего поколения. Это то, что предложил Жаботинский и Бен Гурион принял. Вы не видите или не хотите замечать простейшую вещь. Когда евреи начали ехать в Палестину, здесь не было палестинского народа. Даже когда появилась Трансиордания, его не было. Жили арабы, считающие, что это Южная Сирия, а они арабы вообще. Еврейские организации, образование еврейского государства дали мощный толчок национальному сознанию местных жителей. Они поняли, что великим державам до них нет никакого дела, а арабские государства только на словах их поддерживают. И для начала исчезла вера в покровителя-короля.

Те, кто верят, что резкое улучшение жизненного уровня, образования и здравоохранения заставит арабов полюбить евреев очень сильно ошибаются. После того, как начинает просыпаться национальное сознание, их не удовлетворит ничего, кроме собственного государства. Они уже не считают себя арабами, а называют себя иорданцами и палестинцами. И наше счастье, что эти их клановые пережитки и религиозные заскоки не дадут им еще долго слиться в одну нацию. Когда Хусейни сделал ставку на мусульманский фактор, он хотел отвести от себя претензии и перейти на противостояние с евреями, но расколол свой народ еще раз. Очень хорошо, что его грохнули еще в тридцатые. Став иконой для своего клана и религиозных фанатиков, он тем самым, привел их к бесконечной драке с другими кланами и христианами, отягощенной кровавой местью.

Грузовик резко затормозил. Все вскочили. От машины с рацией бежал связист.

– В чем дело? – спрыгивая ему на встречу, из кузова, спросил я.

– Тебя требует на связь штаб округа. Вчера, в Хевроне, расстреляли патруль. Есть убитые. Только что, передали приказ, начать общее выселение.

* * *