Другая женщина

Но сначала требовалось закончить «Домик в Любани». Аркадий работал теперь дома, у Ирины под боком, и был, кажется, доволен результатом. К тому же окончание работы означало деньги, а они были необходимы для осуществления нового Ирининого проекта. Тут на сцену опять вышел Вася Кусочков, и деньги нужны были для интенсификации его деятельности. В задачу Кусочкова на этот раз входило появление Сажина на московской арене; это было трудное дело, а следовательно, Васины усилия резко возрастали в цене. Вася работал, Аркадий работал, Ирина работала. Они жили, как бы не касаясь друг друга, и вместе с тем составляли одно целое, которое, возможно, называется «свободной любовью». Иногда Ирине казалось, что любовь все-таки свободной не бывает, что любовь – это обязательно зависимость друг от друга, но она гнала от себя ненужные мысли из своего давно устаревшего правильного прошлого…

Накануне Аркадий работал всю ночь, окончательно доводил до ума «Домик в Любани». Он лег на рассвете, поворочался в постели и мгновенно заснул. Ирина еще немного повалялась в кровати, потом встала, позавтракала и вспомнила, что сегодня у нее свободный день и надо бы сделать одно неприятное дело, которое она давно откладывала. Сегодня, когда Аркадий дома и будет долго спать, надо съездить в его мастерскую, на старую квартиру, не боясь застать там непрошенных гостей. Поездка эта была данью неизжитой Ирининой аккуратности. Она систематически делала уборку в «Аркашином свинарнике», но в последнее время опустились руки – уж очень неприятно было вспоминать сцену в постели, а тем более видеть место действия воочию. Однако время шло, боль затихала, а грязь, виртуозно разводимая Аркадием, по всей видимости, расцветала пышным цветом. Надо было поехать, преодолеть себя. Сегодня утром, пока он спит…

В мастерскую ее практически не пустили. Высокий мольберт, растопырив свои длинные ноги, стоял почти посреди комнаты грозно, как часовой, и закрывал дорогу. «Стой, кто идет!» – словно послышалось Ирине. Она встала на пороге, прислонившись к косяку, уперлась взглядом в чудовище, сначала ничего не различая от страха, а потом, успокоившись, вгляделась. Мольберт стоял чуть ближе к окну и был повернут к свету, лившемуся из незанавешенного окна. Портрет, по-видимому, недавно закончили, даже краска не просохла до конца, и блики ее делали изображение живым, лучше сказать – живущим. Девушка только что проснулась, и по ее взлохмаченным длинным волосам можно было узнать уже знакомую Ирине красотку. Она, впрочем, красавицей не была: курносый нос, большой бесформенный рот и слегка прищуренные небольшие глаза, которые тем не менее как будто занимали собой всю картину, потому что этот прищуренный полусонный взгляд отражал любовь. Не страсть, не порыв, не пылкость, а спокойную надежную любовь, которой никто и ничто не может помешать. Ирина испуганно отвела глаза от лица девушки и увидела ее всю: высокую и тонкую, в мужской рубашке, через тонкую ткань которой просвечивала округлая грудь. Поправляя взлохмаченную прическу, девушка подняла вверх руки, рубашка слегка натянулась на груди и приподнялась вверх, обнажив коленки и голые ноги с короткими аккуратными пальцами. «Коротковаты пальчики-то», – мимоходом злорадно подумала Ирина, в то время как глаза ее вновь, как магнитом, притягивались прищуренным взглядом девушки, который вполне мог дать название картине: «Взаимная любовь». Вот эта взаимность, уверенность, радость обладания освещали весь портрет, не оставляя Ирине ни малейшего шанса.

Он не пишет портретов? Он отказался написать жалкий портретик за деньги, которые так нужны, и прежде всего для него самого. Он не сделал со своей Ириши даже крошечного рисунка, даже наброска, кроме той давней акварели с девочкой, которая, кстати сказать, никакого отношения к его Ирише не имела. Он ни разу не сказал жене, что хочет написать ее, даже мысль такая, кажется, не приходила ему в голову, потому что он не пишет портретов. А это тогда что такое?! Они встают с постели и, испытав счастье взаимного обладания, он берет в руки кисть и вычерчивает на холсте магические знаки любви, а она стоит в его рубашке на полу босыми короткопалыми ногами, поправляет волосы, и ничего плохого не может с ней случиться, когда он рядом.

Видеть это было невыносимо. Ирина чувствовала, как ее охватывает ярость и нет сил этой ярости противиться. Она побежала на кухню, схватила столовый нож. Уничтожить, уничтожить, чтобы никто этого не видел! Изрезать в куски эту подлость, стереть с лица земли!!!

Ах, Аркаша, все-таки он был прав: со временем Ирина приобрела профессиональный взгляд на живопись. Да и не нужен был здесь профессиональный взгляд. Любой непросвещенный человек мог понять, что перед ним шедевр. Ирина остановилась с поднятой рукой. Нет, она не вандал. Она не сделает этого. Она не может.