Другая жизнь и берег дальний

Мы вместе дошли до угла. При свете фонаря я увидел, что у женщины было выразительное овальное лицо, не особенно красивое, но очень привлекательное. Возможно, что в другой обстановке оно было бы красивым. Голос был определенно культурный. На вид ей было не больше двадцати пяти — тридцати лет.

— Я живу здесь, на Третьем авеню, — сказала женщина. — Днем пришла домой с работы и нашла записку от мужа. Он пишет, что больше никогда ко мне не вернется. Я просидела весь вечер в ожидании — может быть произошла ошибка или он просто подшутил надо мной. Но никакой ошибки не было, и больше сидеть дома я не могу. А теперь вот эта проклятая пуговица оторвалась и укатилась. Выдержать нельзя!

Мне показалось, что она всхлипнула и что у нее на глазах появились слезы. Или это были дождевые капли?

Мы стояли возле витрины бара. Я ей предложил зайти со мной в бар и выпить что-нибудь. Она отказалась.

— От алкоголя, — сказала она, — мне станет еще хуже. Впрочем, я выпью кофе.

— Вы вероятно ничего не ели сегодня? — сказал я.

— Ничего, — ответила она.

— Зайдем, — предложил я.

Мы нашли столик, сели. Я ей помог снять пальто.

— Вот тут, — виновато улыбаясь, сказала она, — была пуговица.

Мы заказали бутерброды и кофе. Она стала нервно постукивать пальцами по столу, потом посмотрела на пальто и повторила:

— Вот тут была пуговица! — Потом посмотрела на меня и сказала: — Спасибо. Как только мы расстанемся, я наложу на себя руки.

И, со свойственным женщинам непостоянством, она чуть дрожащими руками открыла сумку и вынула из нее липстик.

Я не знал, что делать. Уйти и оставить женщину одной — она непременно покончит самоубийством. Не уходить, но разве я могу взять на себя обязанность постоянного телохранителя незнакомой женщины? В том, что она говорила правду, я не сомневался. Никакой выгоды разыгрывать трагедию для нее не было. Это было в годы экономического кризиса, и вид мой был далеко не шикарный.

— Еще чашку кофе? — спросил я. С помощью липстика она определенно похорошела и оживилась.

— Нет, — сказала она и встала. — Спасибо за кофе. Мне пора уходить.

— Куда? — спросил я.

— Никуда, — ответила она. — Просто уходить.

— Обещайте мне, что вы ничего не сделаете до завтрашнего дня, — сказал я, — а завтра утром позвоните мне по-телефону. Вот номер.

— Спасибо, — сказала она и взяла записку с номером.

— Обещаете?

— Обещаю.

Мы расстались. Она мне не позвонила.

Долой Ибида!

С самого детства я ненавидел Ибида. Я, несомненно, был бы гораздо более интеллигентным, образованным и сведущим человеком, если бы Ибид не мешал мне наслаждаться чтением серьезных вещей. У меня нет желания умалять заслуги Ибида перед наукой, искусством и литературой. Несмотря на то, что я Ибида ненавижу, я его уважаю за широчайшую эрудицию, за глубочайшие познания, за умение принимать активное участие в обсуждении любой темы.

С детства я пытаюсь добыть биографию Ибида и ознакомиться с жизнью этого замечательного человека, все понимающего и все знающего. Но люди сведущие говорят мне, что Ибид не человек, а сверхъестественное существо, созданное учеными для того, чтобы их, не дай Бог, не обвинили в умении писать интересно и занимательно.

В детстве я был очень любознателен. Особенно интересовался я историей; до сих пор ею интересуюсь. Попалась мне в руки книга о Наполеоне, и я с увлечением на нее набросился. Но первая же страница привела меня в отчаяние. О самом Наполеоне на первой странице было только пять строчек. Вся остальная часть страницы была занята сносками и ссылками на Ibid. При том, сразу же за именем Ибида стояли какие-то таинственные знаки препинания, римские, арабские цифры и латинские буквы. Когда я дошел до консульства, мой мозг уже превратился в яичницу, и Ибид властвовал над всеми моими думами. Тогда-то я его впервые и возненавидел.

Признаться, я до сих пор не понимаю, для чего нужны все эти глубокомысленные сноски, которыми серьезные авторы уснащают свои произведения? Почему все, что сказано в сноске, не может быть включено в текст? Почему в статье о Наполеоне непременно должно быть написано так: «В ту ночь Наполеон простудился и стал кашлять». А затем, внизу страницы, под особой черной чертой, курсивом: «1) По утверждению Жерома де ла Пупэна, Наполеон простудился не в эту ночь, а на следующее утро».

То же самое, ведь, можно сказать в самом тексте: «В ту ночь Наполеон простудился и стал кашлять, хотя, по утверждению Жерома де ла Пупэна, он простудился только на следующее утро».

По-видимому, нельзя. Ибид не разрешает.

Мне говорят, что научный журнал не примет статьи, в которой нет Ибидов, и что студент никогда не получит диплома, если представит диссертацию, в которой Ибидов мало.

В одном сборнике стихотворений Пушкина каждое стихотворение снабжено таким количеством примечаний и сносок, что они занимают в книге втрое больше места, чем пушкинский текст. Например:

Как1) ныне2) сбирается3) вещий4) Олег5)