Другая жизнь и берег дальний

Это не только некрасиво, но и бестактно. Представим себе, что я ошибся (хотя я сам очень сильно в этом сомневаюсь) и представим себе, что словарь и мой спорщик правы (в чем я еще больше сомневаюсь) — так что из этого? Всякому человеку свойственно иногда ошибаться. Нельзя злорадствовать по поводу какой-нибудь незначительной ошибки. Производит отталкивающее впечатление.

Намедни между мной и неким господином, мнящим себя большим филологом, произошел спор. По поводу какого-то слова очень хорошего и очень выразительного.

Мой спорщик утверждал, что такого слове нет, я же говорил ему, что есть. Решили справиться в словаре Ушакова. Оказалось, что слова этого в словаре Ушакова не было. Я никогда не считал словарь Ушакова хорошим; мы заглянули в словарь Даля, но там этого слова тоже не оказалось. Удивительно! Я всегда ставил словарь Даля выше словаря Ушакова. А оказывается, что я ошибался. Видите, я всегда признаю свои ошибки.

Бейбиситер

Не так давно я был бейбиситером. У четы, с которой меня связывали узы тесной дружбы. Узы тесной дружбы отличаются тем, что из них нельзя выпутаться. Случилось так, что моему приятелю с женой пришлось срочно куда-то пойти. По какому-то очень важному делу, от которого зависела вся его будущая карьера. Никак не смогли получить бейбиситера на тот вечер, чуть ли не весь день провели у телефона, вызывали родственников и знакомых и даже незнакомых родственников знакомых, но везде получали отказ. Вся надежда была на меня. «Выручай, дружище, век не забудем».

Бейбиситероствовать предстояло с семилетней девочкой.

Знакомство мое с Анной было чисто шапочное. В переносном смысле слова, конечно, так как мы с Анной шапок не носили. Формальное знакомство. Я, вообще, стараюсь держаться подальше от особ женского пола моложе совершеннолетнего возраста. Очень их боюсь.

Отказать друзьям было неудобно. Я согласился.

— Не беспокойся, — сказала мне мать Анны. — Прекрасная девочка. Послушнее ее нет на свете. Приходи к нам в семь часов вечера, в восемь уложи ее в кроватку и она сразу же заснет. До нашего прихода можешь делать, что угодно, — смотреть телевидение, читать, писать. Если проголодаешься, найдешь в холодильнике ветчину, сыр, ростбиф.

Звучало заманчиво. Хотя я человек чувствительный и интуитивный, никаких роковых предчувствий у меня не было, когда я пришел к Анне и ее родителям.

Анна встретила меня приветливо. С той злорадной и жестокой любезностью, с которой дети всегда встречают свои жертвы.

— Аннушка сама переоденется, сама вычистит зубки, сама умоется, — сказала мать. — В этом отношении она у меня молодец. Почти как взрослый человек. Куда надежнее, чем муж. Он в последнее время…

Я быстро прервал ее. Недостатки моего приятеля со слов его жены мне давно уже были известны.

— Вот на этой полке, — сказала мать, — коробка конфет. Аннушка уже наелась сладостей. Не подпускайте ее к этой полке. Аннушка, — сказала мать, обращаясь к дочке, — не лезь за конфетами. Еще, не дай Бог, упадешь, поранишь себя, дядя Миша будет плакать.

В моем мозгу зашевелилось подозрение, что Аннушке никого так не захотелось бы увидеть в близком будущем, как плачущего дядю Мишу.

Родители ушли. Мы с Анной остались наедине. Окинули друг друга испытующим, настороженным взглядом, заняли стратегические позиции — я в кресле в углу, откуда можно было видеть все, что происходит в комнате, она — посредине комнаты, на почтительном от меня расстоянии. Я сказал бы, судя по тому, что произошло в этот вечер, — на непочтительном почтительном расстоянии от меня.

«Война нервов, — подумал я. — Посмотрим, кто выдержит». Ждать пришлось недолго. Через полсекунды Анна влезла на стул и потянулась к полке, на которой лежали конфеты.

— Анна, — строго сказал я. — Не надо. Мама сказала, что ты уже наелась сладостей.

Надо отдать Анне справедливость. Она девочка объективная и, в отличие от многих других детей, врать не любит. Она тотчас же со мной согласилась.

— Да, — сказала она.

Девочка схватила коробку, соскочила со стула и понеслась по комнате, крича: — У меня конфеты! У меня конфеты!

— Это напрасная трата энергии, — сказал я ей. — Я знаю, что конфеты у тебя. Верни их мне. Мама…

Анна высунула язык. Я погнался по комнате за самой послушной в мире девочкой. У рояля она нырнула под инструмент, я же на него наскочил и сбил вазу. Ваза понеслась вниз и сразу же, без обиняков, разбилась.

Я выругался.

— Мама сказала папе, что так говорить в присутствии детей нехорошо, — заметила Анна. Я вторично выругался, но на этот раз неслышно, про себя.

В восемь часов я сказал Анне:

— Пора спать. Иди, умойся и переоденься, и я тебя уложу в кроватку.

Анна кивнула головой в знак согласия, пошла к телевизору, включила его и уселась перед ним на пол.

— Нельзя, — сказал я. — Тебе пора спать.

Я подошел к телевизору, и Анна неожиданно заревела. Я никогда еще не слышал такого дикого рева, даже в Беловежской пуще, когда за мной охотилась волчья стая.

— Ну, хорошо, хорошо, — быстро сказал я. — Смотри пятнадцать минут.

— Полчаса, — сказала Анна.

— Полчаса, — согласился я.