Другие ноты

Она подошла к столу и взяла чайную пару из сервиза «Пастушка» (раритет, Дулевский фарфоровый завод). Шесть персон, шестнадцать предметов, тех, что принято держать в антикварном шкафу, на что принято не дышать. Но бабушка посчитала возможным подарить сервиз сыну на свадьбу. А она посчитала возможным посмотреть бабушке в глаза и уронить чашку с блюдцем на пол. Пастушка рассыпалась в мелкую фарфоринку, блюдце обзавелось щербатым краем, пасторальный наигрыш обескураженно оборвался.

Она сказала: я такая неуклюжая, вы правы. Даже чашку не способна удержать. Давайте попьем чаю в другой раз. Мне еще нужно замести осколки, а скоро Женечку кормить.

89

Тук-тук: у меня в голове поселился дятел. Стучит монотонно, одно и то же, одно и то же.

Скоро вернутся птицы, разнообразят воронье царство, начнут щебетать даже по ночам. Рассказывать непонятные истории. Тук-тук. А у меня все равно больше историй. И страшно бывает значительно реже. Когда я лежу рядом с Мечиком, страшно не бывает никогда. Меня пугает только биение сердца.

Тук-тук, – говорит дятел.

Не только собственное, слушать сердце Мечика тоже страшно: вдруг оно захлебнется в неверном порыве, перестанет отсчитывать секунды… Он постоянно пытается уложить меня к себе на грудь. Я постоянно ускользаю из-под его руки. Интересно, бывают ли у других людей фобии, связанные с сердцебиением?

Ночь порождает столько безумий. Ночь – ненормальный Шляпник, засовывающий Соню в чайник.

Мечик думает, я не замечаю, какой он ранимый. Будто полиэтиленовый пакетик, одно неверное слово – и в нем дыра, как от пули. Я вижу все эти раны в Мечике – от всех неверных слов. Сама себе не рада, когда ссорюсь с ним. Получается, в остальное время я счастлива? А Мечик?

У Мечика в голове сплошные балканские песнопения. Он твердо убежден, что все языки бывшей Югославии знает не хуже незабвенного Павича. Он никогда не читал Павича. Но я ему верю. Что он знает. Он же не человек, а tabula rasa. Таких людей нельзя пугать и разуверять в чем-то. Нельзя задавать экзистенциальных вопросов. Нельзя говорить «нельзя», как детям.

Он не трогает меня, пока я живу, аки дервиш, когда на меня находит просветление какое-нибудь или бумагомарание. Смазывает дверные петли с вечера, чтобы не скрипнуть утром, если я буду спать. И иногда лучше меня готовит. Только если не суп. Ради него я начала готовить. Он говорит, что обязательно бросит меня. С двенадцатого этажа. И я ему верю. Хорошо, что квартира на втором. Я никогда не пишу о нем. Потому что все сбывается. Даже счастливых рифм и мелодий о нем – не хочу. Не люблю запланированного счастья.

Чувства к нему что-то переворачивают внутри, как после концерта для гобоя Марчелло. Я стараюсь не думать об этом, не заостряться. Вероятность потери человека для меня всегда составляет где-то процентов пятьдесят. Когда я смотрю в его глаза, я думаю: разве может меня кто-то не любить?

Тук-тук, – говорит дятел.

Хорошо бы удостовериться в том, что разочарований никогда не будет. Как это так живут другие, точно им выдали гарантии? Я сомневаюсь во всем. В собственной значимости и в собственном существовании. В том, что сегодня седьмое число, а не двадцать второе. Что сейчас весна, потому что где-то сейчас осень. В том, что после дождя всегда бывает радуга, я не видела ее с детства, я не помню. Сомневаюсь, что красный цвет имеет право называться красным, а не зеленым. Сомневаюсь, что умею плакать, даже когда плачу.

Умею ли я смеяться?

Тук-тук…

А Мечик?

Нужно закрыть форточку. Не очень дует, но мало ли… Поднимусь, разбужу? Нет, не разбужу. Иной раз я еще мажу руки кремом, а он уже просматривает трейлер ко сну. Я не умею быстро засыпать – почему? Потому что. Спрятал все мои карандаши, стянул с тумбочки, хоть я просила не трогать. Незаписанные любопытные мысли или идеи, которые можно обсудить на уроке, к утру улетучатся. Зато Мечик пребывает в твердом убеждении, что так – я высплюсь. Тук-тук. Но мои ночи – это путеводители по памяти, они распускают нити, и я иду по своим следам.

Я не оставлю след. Только гору сомнений. Я сомневаюсь в том, что существует Гондурас. Что существует северное сияние. Я их не видела, только карта и фотография – не доказательства. Бога тоже никто не видел. Говорят, он – существует. Еще говорят, что есть судьба. Что у каждой, самой странной судьбы свои преимущества и недостатки. Хорошо бы узнать у авторов теории преимущества судьбы, которой уготован короткий век.

Я не оставлю след. Тогда зачем все?

Затем, что у меня по-прежнему есть надежда его оставить, ведь так? И стать хорошей женой и матерью. Затем, что мне нужно ухаживать за могилой. Затем, что я могу закончить сказку для Иды. Что я чувствую в себе силы замахнуться на симфонию. Да что там – на балет! Затем, что у меня всегда будет шанс и возможность выбрать дорогу в Никуда, а дорогу из Ниоткуда – нет.

И еще… я просто все забыла, вот что. Живу шиворот-навыворот в своем зазеркалье. Сначала партитуру нужно расписать на инструменты. Сначала нужен младенец, а люлька найдется. Сначала нужно забеременеть, и только потом бояться.

Тук-тук.

55