Другие ноты

Мои дни похожи на то, что у музыкантов называется legato, они тянутся, как бельевые веревки во дворах спальных районов, накрепко привязанные к железным столбикам турников-недель, тренирующих мое ожидание и испытывающих мою выдержку. Я бесконечно чего-то жду. Жду, когда станет тихо и бестревожно, и жду, когда что-нибудь произойдет. Однако ничего выдающегося, скорее всего, не случится, жизнь чинно и благородно будет подсовывать мне жвачку дней с одним и тем же вкусом, пока Женька не начнет разборчиво курлыкать, пока я не отыщу очарование в своих разочаровывающих буднях, пока я не отпущу себя и не позволю быть собой, бодро спустившись на все Дантовы круги, то есть вернувшись на работу.

90

Я смотрю, как закат багровеет смазанной пощечиной на скуле небосвода, папа говорил в такие вечера: быть завтра морозу, и никогда не ошибался, окна нашей квартиры всегда щедро озаряли последние лучи солнца, каждый день нового цвета. Минское солнце показывается здесь всегда справа, стыдливо, краешком, горизонт отсюда выглядит далеким и загадочным, поблизости маячат только вороны, поднимающие вечный гвалт и переполох. В любое время года они снимаются с ветки и черной крикливой тучей заполняют небо над соседними пятиэтажками, это долго смущало меня как примета, как вестник чего-то недоброго, но потом я привыкла.

Пока небо медленно догорает, растекается легким румянцем, я машу Мечику, он оборачивается и машет в ответ, я стою, машу, даже когда он поворачивается спиной, стою и машу, и он снова оглядывается, и снова машет, я стою, стою, стою, пока он не исчезает за поворотом, все, их обоих – его и заката – след простыл, теперь вид из окна гнетущ и печален, звенящую мерзлоту и неотвратимую темень нечем разбавить, белый пломбир сугробов растаял еще пару недель назад, оставив черные, ноздряво-дырявые кучи и апокалипсические картинки, только ближе к ночи над улицей повиснет апельсин фонаря. Не люблю, когда Мечика нет, но слишком нуждаюсь в одиночестве. Для того чтобы слушать и для того чтобы писать. Мечик спешит на вечернюю электричку в потемках – в семь часов уже не видно даже своих следов, через пару часов доберется, удивляясь, поди ж ты, а тут по-прежнему много снега! – откроет некогда синюю, давно порыжелую калитку, пройдет в дом, где мама встретит его пирогами, которые так хорошо умеет печь, где мама спросит: как я, посетует, что я редко ее навещаю, а я все это время буду расхаживать в их квартире, неблагодарная, беззастенчивая, свободная, избавленная от рутины, ужинов и обедов, буду мельтешить в стекле, отражающем чернильную комнату, предлагаю подумать с тобой над сказкой, Ида, немножко сегодня вечером, а еще завтра и послезавтра, потому что у нас впереди два выходных.

В одиночестве хорошо писать свою музыку, но не всегда – слушать чужую. В филармонии заявлена насыщенная программа, и если на цикл концертов, посвященных Рахманинову, Мечика я не вытащу, то на концерт Даниэля Сальвадора он обязан пойти. Повезло Тимофеевой, ее старшему сыну семнадцать, он любит орган и точно составит ей компанию.

Сегодня я не нуждаюсь в компании, достаточно пары капель любимого Lutens на запястье, тридцать грамм кальвадоса на ужин – Мечик прячет его от меня (и от себя заодно) в нижнем кухонном шкафчике – и тишины.

Если человек живет в многоэтажном доме, он никогда не один. В горе и в радости, болезни и здравии волей-неволей он коротает свой век под паноптикум телепрограмм за стенкой, бьющиеся в экстазе стиралки, стоны чужих оргазмов, визгливый лай чужих собак. Всегда есть вероятность, что вы заходите в туалет одновременно с соседом справа или снизу, синхронно с ним спускаете воду, одновременно чистите зубы, то и дело бросая (или нет) бесприютный взгляд в зеркало. Мечик то и дело предлагает переехать за город, но, во-первых, нужно быть реалистами, у нас нет денег на доплату, во-вторых, у нас обоих начнутся проблемы с тем, чтобы добраться до работы (а садик? а будущая школа для Иды? – это тоже нельзя сбрасывать со счетов), в-третьих, я ничего не знаю о жизни в частном доме. Моя музыка тоже раздражает, должно быть. Я стараюсь не играть после семи. Сосед слева делает что хочет и когда хочет. В любое время он включает свои невыносимые песни на полную катушку, я думаю, она у него до сих пор в катушках и хранится – эта его так называемая музыка, и слушает он допотопный бобинник времен своего детства, и магнитные ленты почему-то никак не размагнитятся, – не то что бы я была против бобинников, но не сегодня, не завтра и не послезавтра, черт побери. Конечно, у него обычный магнитофон с дисками, какие катушки. Какие диски, даже такие, как наш сосед, давно слушают музыку с компьютера, достаточно пары колонок, способных свести с ума. Сейчас, когда мы провели с тобой, Идуся, нашего соседа за ручку к благам цивилизации, стоит решить, что делать дальше.