Другие. Режиссеры и их спектакли

Тут невозможное кажется возможным, некрасивое становится красивым, а «рабочее», практичное, удобное (обыкновенное!) выглядит в высшей степени театральным. Это касается и здания, спроектированного А. Боровским (его «ребенок» хорош необыкновенно!), и спектаклей, в нем играемых. Это не значит, что абсолютно все они равноценны. Для меня, скажем, «Игроки» и «Битва жизни» (особенно после «Мальчиков», Шекспира и, увы, так и не восстановленной «Поздней любви» У. Баялиева) – повторение пройденного, «школьный» урок. А чеховские «Три года» – важное продолжение смысловой линии, начатой в «Захудалом роде». В общем, приходишь на фабрику, а видишь нефабричное шитье. Тогда как в стенах, куда более намоленных и славных, часто получаешь то, что можно съесть в любой антрепризе-забегаловке.

Рискуя вызвать насмешку в людях практических или непосвященных, в СТИ становишься сентиментальным и не чувствуешь от этого неловкости. Крепишься, хмуришься, хочешь быть строгим, а потом все равно «рассиропишься», видя, как в фойе за общим столом под белой скатертью зрители пьют чай. И тоже хочется усесться в старый кожаный диван с валиками (именно «в»!), который вздохнет и причмокнет, приняв тебя в объятия. А то взять да и произнести речь перед «многоуважаемым шкафом» в фойе, разглядывая стоящие в нем хорошие книжки – те, что в этом доме читают и играют на сцене, потому они в шкафу и стоят: Шекспир и Диккенс, Островский и Достоевский, Гоголь и Лесков, Платонов и Чехов…

Сама эта возможность – жить, как хочется, да еще в молодости, да еще в начале творческого пути и при нашем диком капитализме – вызывает жгучую зависть. Бывшие студенты Женовача, возможно, и не понимают, как крупно им повезло. «Никогда человек не бывает доволен тем, что у него есть» – мудрый А.П.! Осознать это счастье куда острее счастливцев способен лишь тот, кто был им обделен: например, первый актерский курс О. Табакова, «Табакеркой» так и не ставший, или щукинская «Ученая обезьяна», которую угробил дефолт, или нынешний курс Г. Козлова в Питере, который театром так никак и не станет… Но хорошо бы понять, что это нормально – так жить, так начинать, так постепенно расти и умнеть. (Если, конечно, мы хотим вернуть себе великий театр.) Без роскоши, но чисто и уютно. Весело и со смыслом. И сколько бы ни продлилась эта идиллия (а она, конечно, не вечна), в своей взрослой жизни эти актеры станут уже другими, должны быть другими. И будут вспоминать урок своей юности с непреходящей радостью.

Собственно, С. Женовач это и понимает, коль скоро выбирает для сцены не чеховские водевили или рассказы Чехонте, а грустную повесть «Три года»: историю о быте и нравах в московской купеческой среде столетней давности. Историю о любви и ненависти, вере и безверии; историю хорошего, но слабого человека Алексея Лаптева, который так и не стал ни доктором, ни писателем, как Чехов. «Ни гибкости, ни смелости, ни сильной воли; я боюсь за каждый свой шаг, точно меня выпорют; я робею перед ничтожествами, идиотами, скотами, стоящими неизмеримо ниже меня умственно и нравственно; я боюсь дворников, швейцаров, городовых, жандармов, я всех боюсь…». Хотя… для человека, способного так страдать и так себя анализировать, еще не все потеряно. «Поживем – увидим» – последние слова повести и спектакля.

Чехов написал повесть, когда ему было 35. Она, конечно, автобиографична. Актеры – на пять-десять лет моложе автора, а их мастер – лет на десять старше. Можно сказать, что в этой работе встретились три главных поколения, которые способны понять друг друга, потому что в эти три десятилетия человеком делается жизнь: совершаются главные поступки и ошибки, делается выбор, особо остро и трагически думается о любви, о смысле, о смерти.

История рассказана Женовачом сухо, скупо. Для него – непривычно жестко. Без аллюзий. Он не любит «фиг в кармане», концепций, он рассказчик, а не борец. Ему ближе эпический жанр, а не трагедия, и пора нам с этим смириться, не ставя ему без конца это в вину. Аллюзии рождаются сами, и потому так тянет размышлять «вокруг» спектакля, думая не только о героях, но и о создателях.

Женовач умеет читать, не пропуская самые важные слова. Это вроде бы просто, но поди попробуй. Его молодые актеры пока не разучились играть, искренне волнуясь и вкладываясь. В этом спектакле одна главная роль и много маленьких: Лаптев – в черном, остальные – в белом, свита играет короля. Но приятно видеть, как тщательно сделаны и «мимолетности». Давно определившиеся лидеры этой труппы М. Шашлова (Полина) и А. Шибаршин (Костя) играют тут, скорее, привычно. Зато неожиданно раскрываются и «подтягиваются» к ним А. Обласов (Панауров), Г. Служитель (Ярцев) и О. Калашникова (Юлия), актриса, так рано и некстати лишившаяся замечательно сыгранной, зрелой своей роли в Островском.