Другие. Режиссеры и их спектакли

Подавляет и возбуждает информация о постановочной команде из Канады (кроме Вашди Муавада это художник Изабель Ларивьер и световик Эрик Шампу). Судя по ней, к нам приехал цвет театральной нации Канады. (Хотя каюсь, я пропустила момент, когда эта страна стала театральной.) После спектакля, идущего больше трех часов, ощущаешь себя уж совсем «между молотом и колокольней» (так звучит Муавад в переводе Т. Уманской).

Драматург Муавад – человек симпатичный и явно искренний. И слова говорит правильные: дружба – это хорошо, а война – это ужасно, мы должны быть вместе, так легче преодолевать жизнь, а мать надо любить. Но быть хорошим человеком – это еще не профессия.

Режиссер Муавад неутомим и очень работоспособен. Это вызывает уважение. В неполные 40 лет у него – масса спектаклей: помимо собственных текстов он поставил и «Дон Кихота», и «Троянок», и «Шесть персонажей» Пиранделло. На вопрос нашего корреспондента, не хочет ли поставить в России Чехова, он, немного смутившись, признался, что не отказался бы. Смело. Муавад – участник международных фестивалей, успел поруководить двумя театрами, получил престижные канадские премии (от генерал-губернатора до квебекских критиков), издал роман, книгу своих бесед, снял фильм, et cetera… Но ни премии, ни даже любовь критики еще ни одному режиссеру не помогали поставить хороший спектакль.

«Пожары» Муавада-драматурга – это притча о Поющей женщине по имени Науаль, прошедшей некую войну в некоей восточной стране, где «брат шел на брата», прошедшей все круги ада (потеря любимого, сына, убийство, насилие, инцест), в итоге разлюбившей всех своих детей, на десять лет замолчавшей и только после смерти открывающей свои тайны. Это не столько пьеса, сколько материал для пьесы. Наэлектризованный страданием автора – бесспорно, но страданием, тонущим в многословии и литературности слога.

По жанру спектакль «Пожары» – детектив. По сути – мог стать античной трагедией. Но режиссер дотягивает только до плаката. Пьесу актеры не играют, а рассказывают – по очереди, друг другу или общаясь через зал, беря на себя по нескольку ролей, передвигаясь вдоль рампы, как плоские персонажи теневого кукольного театра. «Одежда» спектакля и свет выполнены культурно, но не оставляет ощущение дистиллированности и стандартности этой сценической среды. В костюмах – «вторсырье», которым так гордится художница (то есть попросту мода современной улицы), что тоже сразу снижает уровень притчи. Реквизит – стулья. Дальше – стеклянная полупрозрачная стена-соты, за ней краснеющий в трагические моменты задник, в финале полиэтиленовая пленка, по которой шуршит «настоящий» дождь… Зачатки образности в этой режиссуре есть, но они какие-то школьные. Актеры перевернули стул – кто-то из героев умер. Зашли за стекло – обозначили сон или воспоминание. Упали на пол и тут же ожили – дали понять, что человек порой – марионетка в тисках обстоятельств. Любая эмоция, внутреннее волнение изображается в спектакле криком. Кричат о ненависти и кричат о любви, кричат об обидах и нежности, о мести и сострадании. В одной тональности. Но криком никого не заставить ни слушать, ни сопереживать. Когда актерам (иногда не всем) удается пропустить сюжет через себя, это мгновенно трогает. Но это ненадолго. В целом же эта «новая» античная трагедия выглядит декоративной: легкое переживание для буржуа среднего класса. Когда мы читаем в газете о том, что сын изнасиловал мать, мы испытываем ужас. Но театр не газета, здесь природа ужаса и рождение сострадания должны быть другими.

Все это напомнило мне с десяток сюжетов из советских времен, когда спектакли идеологически (и даже человечески) «правильные», но эстетически беспомощные, получали премии, признание, одобрение критики. (Кстати, именно этот спектакль из трех понравился нашей критике больше всего.) Может быть, тогда и поссорились в нашем театре форма и содержание и никак не помирятся до сих пор?

У театра «Et cetera» было три неплохие возможности сделать три хороших спектакля. Если бы режиссер Баялиев всерьез выяснил отношения с революционным писателем… Если бы режиссер Калягин сумел заставить актера Калягина «сказать все как есть» – и осознать, что он это может и хочет… Если бы драматург Муавад как минимум отдал пьесу в чужие руки… Допускаю, что во всех трех спектаклях еще что-то изменится. И даже к лучшему. Пока могу поблагодарить театр за честность намерений. И не могу не напомнить, что благими намерениями мостят и дорогу в ад.

Елена Камбурова