Другое настоящее

Время не замедляется, мысли не становятся вязкими, как кисель. Ничего не меняется, я просто в два прыжка оказываюсь рядом, хватаю ее за капюшон куртки, а коляску – за ручку, и рывком втаскиваю обоих обратно под защиту «Рено». Ветер от промчавшегося мимо внедорожника бьет нам в лица. Мужик за рулем «Рено» вытирает лоб, пожилая дама глядит на нас с пассажирского места, не моргая.

– Спасибо, – говорю я им. – Спасибо. – И разворачиваю коляску обратно. Сестра Ильи молча семенит рядом и не пытается ее отобрать.

Мы медленно, потому что ноги меня не держат, возвращаемся к дому культуры. Там я выпускаю коляску и кулем приземляюсь на ступени.

– Племянник мой, – говорю. – Другого нет.

Стефа садится рядом. Лицо у нее белее белого.

– Рюкзак не отдам. С ним на прогулку удобно, все помещается.

– Да черт с ним. Владей. – Я прячу лицо в ладонях и слышу собственное сердцебиение. – Как его зовут?

– Митя.

– Классное имя. А я Майя. Зарецкая.

– Так ты… – вспыхивает Стефа. Она хорошенькая, могу понять, почему на нее повелся Дима – острые скулы, яркие брови, очень похожа на Илью в его второй ипостаси. Интересно, что она об этом думает. Но спрашивать сейчас не хочется. А она тянет: – Еба-ать…

И в точности моим движением закрывается руками.

– Я думала, ты новая сучка Джона, – выдает эта красота. – Просто проучить тебя хотела. Но чтоб не трогали. Я попросила, чтоб не трогали.

– Благодарствую! – Уж не челом ли тебе за это отбить? – Ладно, выяснили. Я – не новая сучка Джона, а новая Зарецкая. Хоть и не понимаю, почему сучек Джона нужно наказывать экспроприацией.

Молчит. Моргает.

– Грабить, говорю, зачем?

– Потому что Джон ебанутый, – звучит как само собой разумеющееся. – Он Катьку и отца ее убил.

– Стой. Подожди.

Там, под синтетическим пологом цвета моря, который до него видел фиг знает сколько младенцев, лежит избежавший смерти человек Митя, и мне бы не хотелось, чтобы он слушал брань. Пусть даже он ее не разумеет. Я заглядываю в коляску убедиться в крепком сне человека Мити, и убеждаюсь только в одном – он не похож ни на Диму, ни на Стефу, ни тем более на меня, а только на довольного жизнью лягуха, который чиллит в ситуации, которая других заставила бы наложить в штаны, прибухнуть или закинуться веществом из сказки с дурным концом. Спи, человек Митя. Ю ноу, это лучший способ пережить любое дерьмо.

Когда я оборачиваюсь, Стефа уже цедит что-то из детского термоса.

– Винишко. Будешь?

Пакетированная кислятина. Мне нужно время, чтобы протолкнуть отпитое внутрь и не опозориться. Стефа истолковывает мою гримасу по-своему:

– Я не кормлю его грудью, чё я, больная, что ли.

– О’кей. Ты говоришь про Катю, которая попала под поезд? И ее отца?

– Джон втянул Катьку в свою херню с поездами. – Человек Митя в коляске хнычет, словно в знак протеста знакомства с миром, в котором есть Джон, который втягивает Катю в херню с поездами, но быстро успокаивается. Боюсь, эта покладистость не появилась из ниоткуда. – Точно знаю. Она говорила. Еще он пытался ее поиметь, но она его послала, потому что ее отец ходил к Терпигореву вместе с моим. Им там мозги промывают, они потом верят, что если твои дети трахаются до брака, ты сам попадешь в ад, а херачить своих детей головой об стену… – Она касается лица. – Короче, если бы он узнал, что Катька с Джоном, он бы ее убил. Но она все равно ходила в гараж, потому что вся эта магия… Типа, работает, понимаешь?

– Не-а, – говорю. – Нет никакой магии. Это полная дичь.

– Она работает, – шепчет Стефа и зябко натягивает на голову капюшон. – Катя загадала поступить в колледж – и поступила. Потом еще она думала, что у нее опухоль, а оказалось – просто воспаление. Захотела стать старостой – и стала. И Джона она любила по-настоящему, вот только он даже не смотрел в ее сторону. Загадала – и на тебе, чуть не изнасиловал. Но она отца очень боялась и сказала «нет». А ведь это Джон ее всему научил.

– Чему? – замираю я.

Стефа смотрит на меня соловыми от вина глазами.

– Ложиться под поезд в определенном месте. Там раньше было языческое капище с человеческими жертвами, он сам ей рассказывал. Когда ложишься, ты, типа, жертва. Понарошку. И можешь загадать что угодно – сбудется.

– Ясно, – говорю я. – Понятно. То есть, она погибла случайно?

– Никто не знает. То ли делала ритуал, то ли Джону мстила. Ну, и…

– А ее отец? – Человек Митя снова выдает предупреждающий хнык.

– Джон встречался с ним на болоте, а потом он пропал. Больше ничего не знаю. Нам домой пора, Митя скоро проснется.

– Подожди! – Она замирает с моим рюкзаком, не до конца закинутым на плечо. – В смысле, подождите вы оба, с Митей. Я переживаю за Илью. Как он?

– Ты переживаешь за Илью?..

Он вылизывал мой чертов ботинок и смотрел на меня снизу вверх заплывшим от удара глазом, как будто подмигивал, вот только он не подмигивал, его избили за мои вещи, ни одну из которых он не получил, зато получила ты, так что да, я переживаю за Илью с тех самых пор, как вымыла обувь под краном и надраила воском, но так и не перестала видеть его язык и ниточку слюны на шнурках. Определенно.

– Он говорил о тебе, пойдем.