Другое настоящее

На нас все оглядываются. Наверняка думают, что мы пьяные или просто психи. Тележка скрипит, но терпит. Джон паркует ее возле прилавка с хозтоварами и подает мне руку.

– Нет, не могу, – пищу я. – Страшно.

– Я держу, вылезай.

– Она покатится, не могу!

Продавщица усердно делает вид, что нас нет, а Джон хватает меня за талию и делает еще хуже – перекидывает через плечо, словно товар. Я взвизгиваю – теперь уже мне по-настоящему неловко – и брыкаюсь, к прилавку подходят люди, еще немного, и кто-нибудь вызовет охрану.

– Дурак, – говорю я тихонько, когда он наконец ставит меня на пол, и поверх его плеча вижу высокого мужчину с лицом, как на иконе, даже бородка такая же, а рядом – Савву из «Печатной». Он поспешно отворачивается, едва только замечает мой взгляд. От его отца, резчика по дереву, невозможно отвести глаз. Ловлю себя на мысли, что если бы он сказал мне все то же самое про магию и «изменять будущее», я бы точно поверила. И еще мне отчего-то неловко перед самим Саввой. Хотя с чего бы?

Они покупают невероятных размеров мешок стирального порошка и расплачиваются. Перед тем, как уйти, Савва едва заметно мне кивает, но я не успеваю ответить тем же – отец и сын явно спешат.

– Знаешь Терпигорева? – цедит Джон. Только тогда я вспоминаю, зачем мы сюда пришли, и достаю из заднего кармана джинсов сложенный вчетверо список покупок.

– Не особо. – Я вообще не сторонник того, чтобы трепаться о людях за их спинами, а Савву и его милую «Печатную», единственный уголок города, в котором мне было хорошо, хочется оставить себе. – «Доместос», пожалуйста! Самый большой. И три рулона тряпок.

Пока мы упаковываем все, что я называю, в пакеты, Джон хранит молчание, но заметно, что слова копятся в нем и вот-вот отыщут выход.

Это происходит, как только мы оставляем тележку, и покупки перекочевывают в руки Джона – мне он ничего нести не позволяет, а мне не позволяет его бросить совесть. Если б не она, вместо того, чтобы тащиться в гараж, я поехала бы домой.

– Долбаные сектанты, – выплевывает Джон. – Воскресные чтения Библии. Половина города уже этой хуйней страдает, и всем срать.

– Страдает чтениями Библии вместо того, чтобы привычно бухать, так?

Джон резко останавливается, и у меня мелькает мысль, что если сейчас он бросит пакеты на землю, развернется и уйдет, не будет у меня ни гаража, ни распродажи. Но он только смотрит на меня светлыми от злости глазами и кривит губы, а ветер яростно треплет его отросшую челку.

– Что б ты понимала.

На этом конфликт вроде бы исчерпан, и мы продолжаем путь, но через несколько шагов он снова замирает и смотрит на меня все так же неприязненно.

– Сам отнесу. Не провожай.

И уходит, а я остаюсь. Подхватываю сумку, которая так и норовит соскользнуть с плеча, провожаю взглядом свой автобус и медленно иду в противоположную сторону. Яниной мамы на площади нет, и это к лучшему – только ее протянутой руки мне сейчас и не хватало. Чертова сумка. Завтра куплю себе новый рюкзак.

Изо всех сил визуализируя прекрасное «завтра», я прохожу через сквер – выложенная брусчаткой дорожка упирается в щербатые ступени здания с колоннами и портиком. Тот самый дом культуры. Сейчас он выглядит необитаемым – никто не заходит и не выходит, окна темны. Я смотрю в них, как смотрят в глаза человеку, подмечая его недобрый взгляд, и укрываюсь за гранитной стелой в память о краснокоммунарцах, погибших на фронте – от собственной ассоциации мне становится не по себе. На пустынной аллейке меня резво обгоняет женщина с коляской. Поначалу внимание огибает ее, как я – стелу, но что-то в этой спине притягивает и заставляет пойти следом, и даже ускорить шаг.

Зеленый рюкзак с енотами и круглым логотипом «Fjallraven Kanken». Мой рюкзак!

– Стефа?

Она вздрагивает и сжимается, как если бы я с размаху зарядила ей промеж лопаток камнем, а затем пускается бежать. Свернуть при этом не догадывается: мы вращаемся вокруг стелы и, должно быть, выглядим довольно комично. Такие себе Том и Джерри, причем с нашим соотношением роста и массы тела я – определенно кот. Ей не составило бы труда оторваться, если б не коляска, но даже с ней она невероятно резва. Круге на пятом под моё «просто поговори-ить» она наконец замечает лазейку, улепетывает по одной из дорожек, которые расходятся от стелы, как лучи – и попадает в западню. Пешеходная «зебра» здесь есть, но переход не регулируется и никто не спешит уступить матери с ребенком дорогу. Стефа загнанно озирается – теперь я вижу, что это действительно она, синяк в пол-лица побледнел, но не исчез полностью – и прет через дорогу. Если ее сметут с «зебры», она, конечно, окажется потерпевшей, вот только кому от этого легче?

«Если ты едешь в левом ряду, – говорил мне инструктор по вождению, – а в правом кто-то притормаживает – на всякий случай сделай то же самое. Он может видеть то, чего не видишь ты. Например, пешехода».

«Рено» в правом ряду притормаживает, но я могу видеть то, чего не видит Стефа – летящий по левой полосе внедорожник.