Другой

— Сейчас я подключу тебя к аппаратуре. Это моя разработка, секретное ноу-хау, так сказать. Принцип её действия в том, что нейроны в коре твоего головного мозга будут специальным образом заторможены, и все основные функции по управлению твоего «я» перейдут к подсознанию. Понимаешь? — Учёный сверлил взглядом подопытного, вжавшегося в кресло. — Откроется твоё другое, я бы даже сказал, истинное «я», а прежнее, видимое миру, уйдёт в небытие. Временно, полагаю. Но определённые риски, конечно, есть. Понимаешь?

Егор облизнул губы.

— Я… моё сознание … может не вернуться?

— Да. И ты окажешься затерянным в таких глубинах бытия, о которых ни я, никто другой не имеет ни малейшего понятия. Для всех это только мнимый мир. Реально не существующий. Но я всё-таки склонен думать, что он существует. И где-то в нём, в этой твоей, так сказать размытости, вероятно, находится и Маша. Хотя, быть может, эта размытость является только границей между мирами… — Антон Григорьевич вдруг глубоко задумался, и лицо у него странным образом само неуловимо размылось. Потом, впрочем, обрело привычные очертания, и учёный продолжил:

— Ну, так вот. Коротко говоря, все предположения о другой, мнимой реальности держатся на зыбких и непроверенных фактах. Нам с тобой придётся рискнуть, иного выхода я вижу. Видишь ли…

Антон Григорьевич помолчал, потом сухо молвил:

— Я боюсь, что ты в любой момент можешь исчезнуть вслед за Машей, и тогда уже вообще никаких концов не найдёшь. А так я хоть какой-то контроль смогу осуществлять.

Егор устал от информации. Ожидание чего-то неизведанного становилось просто невыносимым. Он открыл рот и произнёс:

— Я готов. Вы… тоже? Можем начать прямо сейчас?

Светило кивнуло и начало суетиться за пультом.

Под креслом тихонько зажужжало, оттуда самостоятельно выбрался некий позолоченный скафандр и безапелляционно водрузился на бедную голову Егора. Тот закрыл глаза. Тут же его опутали невесть откуда взявшиеся провода и буквально присосались к телу сквозь одежду.

Антон Григорьевич уверенно тыкал пальцами в пульт и в помощниках не нуждался. Вот за его спиной появился мерцающий экран, который Егор разглядел сквозь тёмное стекло шлема. Шлем настолько плотно обхватил шею юноши, что стало трудно глотать. Дышать же было чем: в рот космонавту поневоле уже заползла мягкая губка, из которой сочился сладковатый газ. Голову вдруг разом кольнуло в тысяче местах.

А потом… перед глазами дрогнуло, и Егор явственно увидел воронку. Мозг посылал телу отчаянные сигналы: «Опасность, опасность!», — но тело, сделавшись ватным и безвольным, никак на них реагировало. Юноша не мог пошевелить даже пальцем, и это было страшно. Он закрыл глаза, и тут же вихрем навалилась чернота.

Скафандр глухо ударился о пол, зашуршали, извиваясь, осиротевшие провода. Одежда подопытного осталась на кресле, кроссовки — под. В одной кроссовке лежала яйцеобразная штуковина, испускавшая перламутрово-розовое сияние. Сам же Егор исчез, как будто его и не было.

Антон Григорьевич побелел и медленно-медленно вытер тыльной стороной ладони разом проступившую испарину на лбу. Повернулся к экрану.

На экране появилась тень. Головой вниз.

Рассказ седьмой. Вверх тормашками

Всё было не так, и прежде всего он был не таким. ОН?А был ли ОН, спрашивается?

Трудный вопрос. Может быть — был, а может быть — и нет. Во всяком случае, «Егором» нашего героя называть, по всей видимости, нам больше не следует. А как следует? А давайте вот так — ТЕГ. Или ласково — Тег. Что означает одно — «Тень Егора».

Тег не задавался вопросами, кем же он был на самом деле. Сначала его терзало чувство, что он чужой в этом мире, и отчаянно скучал по реалиям того, прежнего, неясно маячившего в сознании. У него возникло ощущение, что всё здесь вверх тормашками. А потом он как-то разом к этому привык, и вопросы отпали сами собой.

Он теперь ясно осознавал себя как некое содержание, связанное ранее с формой и даже составлявшее с ней видимое целое, но вот, оказывается, форма куда-то делась (быть может, и навсегда), и — ничего: стало только лучше. И как лучше! Запредельно лучше, иначе и не скажешь. Словами и образами нашей реальности, конечно, коими мы, за неимением лучшего, и будем пользоваться от имени нашего героя. Тега прямо-таки захлестнула волна эйфории, вобравшая в себя никогда им до этого не испытанные чувства свободы и покоя. А также ощущение ни чего-нибудь там преходящего, а — ни больше, ни меньше! — сакрального знания.

Впрочем, эйфория продолжалась недолго: не только человек ко всему привыкает, но и тень его, оказывается, тоже. На смену ликованию пришла смутная тревога: Тегу почудилось, что он забыл нечто очень важное, что нужно обязательно вспомнить. Это важное было связано даже не с ним, а… с чем? с кем? Это были не вопросы — нет, но повод к действию.