Другой

Он вдруг сразу догадался, где его табачная жестянка.

* * *

— Мама!

Она была почти без сознания, волосы упали на глаза, она смотрела на него через плечо, как на постороннего, пальцы безумно скребли поверхность бетона.

— Мама! — Испуганный, он бросился к ней. Схватил ее за руки, заставил встать. Она захныкала, и он увидел кровь на пальцах — она поранила их. Вырвав руку, она упала на колени и стала шарить в клевере у колодца.

— Мама, пойдем отсюда, — умолял он, и она, как ребенок, позволила ему вывести ее на дорогу. — Что с тобой, мама?

Она качала головой, мычала, как немая, вцепившись одной рукой в полу халата, подол шелестел по траве, когда он тащил ее через газон к наружной лестнице. Она прижала свободную руку к губам, будто хотела удержать невысказанные слова. Ее шатало, казалось, она была близка к обмороку. Поддерживая ее, он уловил знакомый запах. Она прислонилась спиной к нижнему столбу лестницы, тело ее дрожало, она не могла стоять на ногах без опоры.

— Пожалуйста, мама! — Он ждал ее, звал подняться наверх; рука ее мелькнула возле его лица, и он увидел, что она сломала ноготь возле самого основания. Наконец она стала подниматься, подметая подолом ступеньку за ступенькой, пальцы оставляли кровавые следы на перилах.

Когда они дошли до верхней площадки, она зашаталась и прислонилась к столбу, пока он открывал дверь.

— Нильс. — Звуки хрипели в ее горле, взгляд был как у дикого зверя, попавшего в капкан, которому стальные челюсти впились в самое болезненное место. — Нильс. — Она замолчала, бесконечно длинная пауза тянулась и тянулась, будто последнее слово было дверью, навсегда замкнувшей доступ в ее внутреннее пространство, в одиночную камеру ее мозга. Погруженная в немоту, она вынула руку из-за полы халата и разжала кулак: на ладони лежало золотое кольцо, перстень для Перри.

— О, — мягко сказал он, потянувшись за ним. — Ты нашла табачную жестянку. Я догадался, что это ты. — Легкое движение: она держала жестянку в другой руке. С трудом выговаривая слова, она заговорила.

— Нильс, откуда у тебя это кольцо?

— Это папино.

— Я знаю. И папа отдал его Холланду. Откуда оно у тебя?

— А где сверток, который лежал вместе с ним, мама?

Вещь... она развернула ее, она видела ее... Холланд...

Она легко и быстро вздохнула, так, будто более глубокий вдох повредил бы что-то у нее внутри, в самых деликатных недрах ее жизненного устройства. Покачала головой, с трудом выдавливая слова.

— Скажи мне, Нильс, — откуда у тебя это кольцо.

Его молчание сильнее возбуждает ее. Она крепче цепляется за столб, кровь обильно сочится из-под сорванных ногтей, суставы в лунном свете кажутся сделанными из слоновой кости.

— Откуда? Откуда оно у тебя? — Она изо всех сил старается понять: судорожные движения тела, широко раскрытые глаза выдают ее старания как-то осознать факты, которые никак не укладываются у нее в голове.

Против собственной воли он произносит:

— Холланд мне его дал.

Слова, кажется, бьют ее в лицо, каждое слово — отдельный удар. Она отворачивается.

Он пытается убедить ее:

— Он сам дал, мама, честно. Я не стащил его.

— Но ведь было решено... Холланд... Оно оставлено Холланду. Ада сказала, что это решено.

— Да, я знаю. Но потом в конце концов он сказал, что хочет отдать его мне. Он позволил мне взять его — честно, позволил. — Как же ему заставить ее поверить!

— Когда? Когда Холланд отдал его тебе?

— В марте. Он дал мне его в марте.

— Март. — Она молча шевелит губами, повторяя про себя это слово, изучая его, пробуя на вкус, пытаясь найти в этом рациональное зерно, но это лишь сводит ее с ума. — А когда — в марте?

— После нашего дня рождения.

— После дня рождения. Сколько дней спустя?

— Два дня.

Лицо ее выражает ужас — ужас, который до сих пор таился в задних коридорах ее разума.

— Где, Нильс? Ради всего святого, скажи, — настаивает она, — где был Холланд, когда он дал тебе перстень?

— Здесь.

— В доме?

— Да. Внизу. — Он надевает перстень. Золото холодное как лед. Палец жарко пульсирует. Затем он спрашивает, где сверток, сверток из голубой папиросной бумаги. Она смотрит без всякого выражения. Он ждет ответа, затаив дыхание. Проходит минута. Она шевелит губами, тихо хнычет, но не произносит ни слова. Лестница уходит вниз, в пустоту.

Хватит.

— Где он, мама? — повторяет он мягко.

Ее рука вцепляется в горло, будто только так она может заставить себя говорить.

— Это тоже он тебе дал?

— Да, — тупо произносит он. Как он может объяснить ей, объяснить так, чтобы ее удовлетворило, откуда взялся этот зловещий кусочек плоти. — Где он, мама?