Другой

Другой

Вчера мой товарищ,
нервный, блистательный, цельный,
снова вызвал во мне старую зависть,
заставил
тяготиться моей непереходной сутью.

Я им напал на себя, собою напал
на него, а это холодит, как лезвие,
когда ты выясняешь себя в других,
когда твоё убожество кровоточит
в тебе, как взрезанная артерия,
и ты хотел бы отстроить себя заново
самим собою, каким бы ты хотел стать,
но не стал.

Мой товарищ с древним лицом,
похожим на лик вулкана, —
пепел, шрамы
вокруг старых пылающих глаз
(этих лампад, мерцающих из его недр),
руки в морщинах, бесхитростный,
как вулкан нашей жизни, —
неужели ранить умершего,
докапываться
до его краха, разбирать башню его
гордости,
расширять трещину противоречий,
лакомиться хлебом его угрызений,
взвешивать сброшенную с трона гордыню
своей скрытной гордыней?
Но разве этого я добиваюсь! Мне надо
выяснить, был ли он настоящим —
человек, который угасал и воспламенялся,
молил, чтобы на него взглянули, —
ожидал ли этот мастер презрения
любви от презираемого, как это случается
со многими гневными попрошайками?

Здесь я заканчиваю эту историю —
не я, а смерть её завершила,
одно лишь ясно — все метят в судьи,
одержимые жгучим желанием
покопаться в чужой несправедливости.

© Перевод с испанского П. Грушко, 1977