Другой Хайям

₁

В то время как Рассвет, Глашатай Дня, по краю неба широко шагает
и призывает мир,
 в оцепененье сна застывший,
 вином прославить суть Вина,
а вслед ему сияющее солнце
 потоки злата расточает
 на крыши городских домов —
Владыка Дня опять кувшин свой наполняет —
 по-царски щедро, до краев!

Вот одно из самых загадочных и чудесных четверостиший Хайяма, служащее наглядным примером неоднозначного использования, казалось бы, вполне знакомых метафор:

₁₀₆

О смертная моя Луна! Никто из здешних голосов
 не скажет, что грядущее скрывает.
Прими как должное, что в чашах нет вина:
 лучистый лунный свет их осушает.
Наступит ночь прекрасная, когда
 возможно, мир перевернет
  твоя небесная сестра,
 разыскивая нас во всех концах земли,
и глубоко вздохнет, когда узнает,
 что мы уже ушли.

В этом стихотворении есть чаша, пустота, некое раздвоение Луны на смертную луну и ее сестру в небе, а также уход.

В суфийской поэзии Луне традиционно придавалось значение отраженного образа Истины, который запечатлен в сердце. Именно этот внутренний отпечаток побуждает человека к поиску реальности. Человек то и дело проецирует свое невнятное представление об Истине на ту или иную форму – личность, объект или даже идею – и, соответственно, влюбляется в такую форму, приписывая ей качества возлюбленной Истины. Таким образом, у внутренней Луны появляется отражение, двойник во внешнем мире, в мире форм. Подобным двойником может быть любимый человек, духовный мастер, религиозный или социальный идеал.

В данном четверостишии как раз и фигурируют эти две луны: одна – смертная (сокрытая в сердце), вторая – её небесная сестра как ипостась внутренней реальности во внешнем мире. Энергия любви (лучистый лунный свет) очищает сердце от ржавчины эгоизма, опустошает его от всего вторичного. На этом пути человек проходит все фазы разочарования, постепенно изживая в себе привязанность к суррогатам истины, или идолам, как их называют суфии. Слой за слоем он освобождается от всех иллюзий, и даже превосходит поклонение Истине, поскольку, превзойдя двойственность, сам становится воплощенной Истиной.

«Прими как должное, что в чашах нет вина» – означает, что внутреннее существо человека должно стать пустым сосудом, освобожденным от всевозможных обещаний и концепций, вливаемых в сердце «здешними голосами». «Лучистый лунный свет их осушает» символизирует учения и опыт, которые опустошают чашу сердца от иллюзий, чтобы она могла наполниться новым содержанием – непосредственным знанием Реальности (гнозисом). Свет Луны также опустошает или очищает наше сокровенное пространство от постороннего шума и грубых влияний ложного я. Почему именно лунный свет, как представитель высшей Истины, а не сама Истина – Солнце – производит эту трансформацию? Палящие лучи Солнца сжигают все на своем пути, поэтому необходим отражатель, посредник в виде Луны, который донесет до нас свет ярчайшей из истин в переносимой концентрации. Такими отражателями могут быть некоторые жизненные ситуации, физический учитель, посланник или поэт.

Свой внутренний идеал поэт называет смертной Луной, потому что этому идеалу, как отражению Истины, суждено быть пережитым и изжитым в сердце, он должен уступить место непосредственному контакту с Истиной. Так и внешний учитель, если он и в самом деле учитель, в конце концов делает себя ненужным, чтобы ученик из искателя превратился в нашедшего. Это высокое состояние суфии называют фана – уничтожение всего, что стоит между человеком и Истиной. Последняя строка «… и глубоко вздохнет, когда узнает, что мы уже ушли» указывает на уход из мира обманчивых форм как конечную стадию духовной трансформации. Этот момент описан как «ночь прекрасная, когда…» Луна не сможет больше нас найти, потому что мы станем недосягаемыми для ее игры.