Другой Хайям

Достичь этого рубежа, перейти его и затем возродиться способен только влюбленный, потерявший себя ради любви к иному, чем он. Любовь на первом этапе окрыляет влюбленного, дарит блаженство, затем уничтожает его и, наконец, возрождает «к жизни вечной», согласно учению христианских и суфийских алхимиков. Тема смерти влюбленных была не однажды выражена в ключевых литературных произведениях Востока и Запада, самые известные из которых: «Лейла и Меджнун», «Хосров и Ширин», «Тристан и Изольда», «Ромео и Джульетта» и многие другие, удивительным образом созвучные друг другу. Метафорами смерти как трансформирующей силы пропитана мировая литература с древнейших времен.

В этом контексте весьма примечателен девяносто девятый катрен:

₉₉

Лелей меня вином, пои меня его пьянящей сутью
  из чаши золотой:
пускай рубиновым огнем
 заполыхают щеки восковые.
Когда же я умру,
 вина божественною влагой
  мой бренный труп омой
и из лозы его родной
 сплети носилки гробовые.

Остановимся на нем подробнее. Вино или винное опьянение в суфийской поэзии означает состояние божественной любви, экстатического восторга, в котором искатель себя теряет, растворяясь в божественном присутствии, поэтому неудивительно, что Хайям требует вина. Но на этом он не останавливается и наказывает омыть вином его труп и сплести гробовые носилки из винной лозы. Согласно интерпретации Роберта Грейвса в предисловии к английскому переводу Рубайята, поэту хотелось бы, чтобы даже воспоминания о нем доносили до потомков опьяняющее благоухание божественной любви. Этот образ содержит и другие аллюзии, например: мистик поначалу «умерщвляет» свою плоть, чтобы очистить зеркало сердца от ржавчины плотских привязанностей. Когда эта цель достигнута и в очищенном зеркале проступает образ возлюбленной истины, энергия любви (вино) изменяет не только его сознание, но и тело, которое становится послушным инструментом преображенной личности. «Похороны» тела на носилках, сплетенных из виноградной лозы, символизируют его воскресение в новом качестве.

Духовное учение в качестве инструмента, а не объекта поклонения

Многие видят в суфизме пантеизм, язычество, колдовство, эзотерическое христианство, буддизм, учения древнегреческих и зороастрийских культов и т. д. Это связано с тем, что огромное разнообразие материалов, которые суфии используют в чисто иллюстративных целях, буквально мыслящие люди принимают за декларации суфийского учения. Именно так и рождаются ярлыки, плодящие упрощенные схемы духовных реалий. К подлинно духовным учениям они не имеют никакого отношения. Жертвой такого буквализма стала и поэзия Хайяма. Суфийский авторитет нашего времени Идрис Шах писал по этому поводу: «Фицджеральд, надо отметить, подобно многим восточным схоластам, воображал, что, так как Хайям временами описывал различные точки зрения, то он и сам был, в некотором смысле, жертвой противоречий собственного разума. Подобный взгляд, хотя он и типичен для многих академических ученых, не отличается глубиной мысли: так, некоторые люди полагают, что, излагая ту или иную позицию, человек и сам ее придерживается, а если он демонстрирует какие-то действия, то эти действия характеризуют его самого»[38].

Суфии не создают доктрин, претендующих на «истинное» описание неописуемой реальности. Для объяснения некоторых существенных понятий в подходе к трансцедентному они пользуются примерами из обыденной жизни или мировой литературы. Кроме того, они считают, что сами вещи, явления и события (да и весь мир в целом) являют собой не более чем аллегорию или образы вещей и событий иного, реального мира. Этот принцип выражен в известной суфийской фразе: «Очевидное является мостом к Реальному».

₇₀

Еще до наступления времен, когда Он только стал весь космос создавать,
извечные Скрижали и Перо, и Небеса, и Ад
 я дерзко вознамерился познать.
Тогда сказал мне мой наставник дорогой,
 всем сердцем истину любя,
что Вечные Скрижали и Перо, и Небеса, и Ад
 смогу найти я лишь внутри себя.

Таким образом, суфии весьма искусно работают с человеческим сознанием через символ. Раскрытие взаимосвязи внутреннего и внешнего миров посредством аналогий и образов представляет собой особенность суфийского психологического подхода.